Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Да что вы такое говорите! Я только что… вот этими самыми руками… вот этой тряпкой… — на свет была извлечена та самая палка с намотанной на один из ее концов внушительной тряпкой, — минуту назад, и две, и вообще…
Но справедливости ради, во взгляде молодого человека появилась нехорошая растерянность: молодой человек смотрел под ноги Анастасии Ильиничне и не верил своим глазам — вокруг растекалась грязная лужица!
Госпожа Крутицына недобро усмехнулась:
— Вы же сами видите!
Откуда взялась эта лужа, мы объяснить затрудняемся. Не
Молодой человек, действительно вот только что подтиравший пол — несмотря на несолидную и даже (на определенный взгляд) двусмысленную внешность, к своим обязанностям он относился серьезно, — молодой, повторим, человек не учел специфику погоды и то, что далеко не все из дам, особенно выходя по соседству, носили на обуви галоши и гамаши. Этот промах был достаточно нелепым и обидным, но сделать уже было ничего нельзя. Перестав оправдываться, младший — с палкой и тряпкой — бросился к луже. Директриса, брезгливо поморщившись, подвинулась в сторонку. Младший неприязненно вспыхнул.
Между тем, до старшего начала доходить суть происходившего скандала. Он понял, что скандал отнюдь неслучаен и что запах сливок тут совсем ни при чем. Старший сообразил, что эта давняя, но до сих пор не слишком выгодная клиентка, замыслила какое-то коварство, результатом которого должна была стать немалая прибыль. Но не для лавки, разумеется, а для самой покупательницы.
— Анастасия Ильинична, — вкрадчивым тоном заговорил он, делая примирительный жест рукой и одновременно — вежливым склонением головы — приглашая директрису вернуться к прилавку. — Анастасия Ильинична! А что вы скажете о молоке?
Директриса — это только усилило подозрения старшего — даже не сделала попытку оценить качество предложенного продукта. Наоборот: она сразу ринулась в бой!
— Такое же невозможное, как и ваши сливки! — заявила она.
Старший едва заметно прищурился.
— Вчера, — продолжала она, — мне стало совсем плохо! От вашего молока!
Старший деланно округлил глаза, показывая, что весь — внимание.
— А потом отравился Володенька!
— Володенька? — не удержался старший.
Директриса махнула рукой, показывая, что это неважно.
— Ах, да, конечно: Володенька! — старший знать не знал никакого Володеньку, но сделал вид, что понял, о ком шла речь. — Совсем отравился?
Директрисе послышался в вопросе сарказм, и она вздернула брови:
— Вам кажется это смешным?
Старший всплеснул руками:
— Что вы, Анастасия Ильинична, что вы! Неужели всё настолько плохо?
— Вот именно! — директриса возвысила голос. — Вот именно!
Тут она запнулась: входная дверь отворилась, и в лавку вошла еще одна посетительница.
Эту посетительницу в лавке тоже знали: собственной своею персоной перед старшим и младшим — младший уже закончил вытирать лужу — предстала активистка кружка (тоже, разумеется, женского), взвалившего на хрупкие плечи своих членов нелегкую ношу защиты животных. Вообще, в Петербурге было немало подобных обществ, ставших особенно многочисленными после введения суровых санитарных норм. Но если большинство из них проводили свою работу скромно и без шума, то этот «кружок» с первых же дней своего существования заявил о себе скандальными акциями. Но в особенности беда заключалась в том, что кружок — как и курсы Анастасии Ильиничны — квартировал в доме Ямщиковой, а значит и акции его наиболее часто случались здесь же, перед домом: как по проспекту, так и по линии. Чтобы читатель лучше понял, в чем заключалось безобразие, приведем пример одного из таких «выступлений».
Не далее как за неделю до описываемых нами событий семь участниц кружка — стояла ясная морозная погода — купили в лавке по крынке превосходнейших сливок, но, выйдя, не разошлись, а встали строем и развернули отпечатанные типографским способом плакаты. Самый скромный из них гласил: «Пьёшь кофе со сливками? — убиваешь телёнка!»
Поначалу ни старший, ни младший не поняли, почему снаружи вдруг понеслись свистки — сначала в пальцы, а потом и полицейские, — послышались хохот и крики, сменившиеся вскоре истошными женскими воплями. Но, выглянув в витринное окно, они схватились за головы: у входа в лавку сгрудилась толпа, эта толпа окружила давешних семерых покупательниц, а те, потрясая невозможными плакатами, голосили невозможными же лозунгами и… брыкались наподобие не то коров, не то лошадей: вздергивали поочередно то правые, то левые ноги — то вбок, то вперед, то назад! Это походило на какой-то безумный танец — дикарский настолько, что оставить равнодушным он не мог никого.
Не оставил он равнодушным и городового, впрочем, каковой городовой уже и без того спешил на место неожиданного и многолюдного сборища. Это именно он надрывался в полицейский свисток, но — необходимо признать — совершенно без толку. Толпа-то, конечно, расступилась, однако сами активистки, как раз и ставшие причиною всего переполоха, и не подумали прекратить бесчинство. Напротив, они подхватили с панели стоявшие тут же купленные ими крынки со сливками и — невероятное кощунство! — подражая жестам церковников, начали этими сливками окроплять собравшихся!
Толпа замерла. Городовой растерялся: он прекратил свистеть и просто стоял и смотрел — с выпученными глазами и отвалившейся от верхней нижней челюстью. А затем начались задержания.
Новость о странных событиях разнеслась по проспекту стремительно: на подмогу первому — застывшему в оцепенении — городовому подоспели другие, а вслед за ними — даже классные чины полицейского участка. Среди них старший узнал Вадима Арнольдовича Гесса — помощника пристава: Гесс проживал неподалеку в собственном, доставшемся ему от родителей, доме и нередко захаживал в лавку.