Антология мировой фантастики. Том 8. Замок ужаса
Шрифт:
Они, вероятно, ещё ничего не поняли. Я, не глядя, обеими лапами толкнул машину назад, и она завалилась, вывернув облепленное сырой грязью днище. Лопнули боковые стекла, проскрежетала жесть дверцы, вмятая камнем.
— Ого!..
Это сказал кто-то у меня за спиной. А те двое, орангутанги в пятнистых комбинезонах, остановились и, кажется, даже попятились.
То есть, всего их было не двое, а трое.
— Ого!..
— Ребята…
— Ништяк!..
Впрочем, никакого значения это уже не имело…
Заголовок на второй странице газеты гласил:
Автор заметки сетовал, что в цивилизованных странах даже бандиты умеют договариваться между собой, а у нас до сих пор устраиваются вот такие побоища. Все-таки низка ещё культура преступного мира. Духовности не хватает, образования, веры в общечеловеческие идеалы…
Газету я аккуратно сложил и бросил на подоконник. Шестеро пострадавших — это два «шефа», Молоток и Валерик. И еще, вероятно, те трое, что ничтоже сумняшеся пытались меня остановить. Идиоты, разве можно остановить голодного динозавра! Всего, значит, должно было быть семь человек. Семь, а не шесть! Кажется я начал догадываться. Ай да Валерик, ай да хитроумная бестия! Макака — она и есть макака. Всех обманул, выскользнул из кровавого месива.
Меня, впрочем, это не слишком интересовало. Я принес «дипломат», брошенный вчера в прихожей на полку для обуви, щелкнул замочками, которые несмотря на цифровые колесики оказались незапертыми, и довольно-таки равнодушно обозрел пачки долларов, заполнивших кожаное нутро. Нечто подобное я и ожидал там увидеть. Не зря же предпринимались перед «свиданием» такие меры предосторожности. Пересчитывать их я, конечно, не стал — пару упаковочек вынул, а остальное небрежно задвинул ногой между стеной и шкафом. Пусть пока полежат.
И тут на меня накатило. Наглая ли заметка в газете послужила тому виной или сыграл свою роль специфический по-типографски пронзительный запах денег — ничто так страстно не пахнет, как новенькие купюры — но только я вдруг, как на широком экране, увидел изрыгающий бесконечную очередь, прижатый к животу автомат, ощутил очень резкие, тупо-болезненные шлепки пуль, расплющивающихся о панцирь, узрел тело, летящее в воздухе и шмякающееся на дорогу, другое тело, все как бы в красном, корчащееся у меня под лапами, мятое, растерянное, неожиданно юношеское лицо того, третьего, который был у меня за спиной, услышал его испуганный возглас: Что это, елы-палы?!.
– и его жутковатый храп, когда когти ножами вошли в слабое горло…
Меня чуть не вытошнило прямо на сероватый паркет. Воздуха не хватало, и в работающих с механическим свистом легких пылала разреженная пустота. Разодралась обшивка кресла, когда я неловко поменял
«Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рождения, ни в час смерти. Затем эта агония неожиданно прекратилась, и я пришел в себя, словно после тяжелой болезни. Все мои ощущения как-то переменились… Я был моложе, тело мое пронизывала приятная и счастливая легкость… узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу… Я простер руки вперед, наслаждаясь непривычностью ощущений…»
Правда, здесь были и весьма существенные отличия. Мистеру Хайду, дьяволу в образе человека, нравилось творить зло. Он им жил, он получал от него истинное наслаждение. Мне же, кем бы я сейчас ни был, вовсе не нравилось убивать. Зверь, выходящий из мрака, был отвратителен и порождал только отчаяние. Я отнюдь не стремился украдкой, как доктор Джекил, вкушать омерзительные плоды. Напротив, я бы с радостью обошелся без них. Но как быть, если сама жизнь заставляет человека стать диким зверем. Если зверь это образ могущества, рожденный временем и людьми. Если только зверь, жестокий и сильный, может выжить в том мире, который мы называем своим.
Хотя, вру, мне это именно нравилось. Несмотря на кисловатый запах зверинца и несмотря на десятки книг, прочитанных мною за последние дни. Что, в конце концов, могут книги? Мертвая бумага, столбцы тухлых букв от края до края. Книги не удержат того, кто выступает из тени, отбрасываемой жизнью в небытие. Быть сильнее других — это так привлекательно! Удивительная, ничем не ограниченная свобода восхищала меня. Я нетерпеливо дрожал, раздумывая, как можно было бы воспользоваться ею прямо сейчас. И когда раздался нерешительный короткий звонок в квартиру, я ещё прежде, чем он отзвучал, уже понял звериным чутьем, кто перетаптывается перед дверью, сердце у меня зашлось гулкой радостью, больно подпрыгнуло и ударило так, что я, вскакивая, чуть было не опрокинул тяжелое кресло.
Я, наверное, был уже совсем другим человеком. И, скорее всего, Эля, как секретарша со стажем, это тоже почувствовала, потому что, очутившись в прихожей, где на стене затеплились два рожка, она вдруг, вместо того чтобы поздороваться, нервно кашлянула, и обычное её отчуждение сменилось растерянностью и даже некоторым испугом.
Она торопливо расстегнула закинутую на плечо сумочку.
— Вот твои деньги. Чем ты его достал? Не было ещё случая, чтобы Никита кому-нибудь присылал гонорары на дом. А тут прямо с утра распорядился, чтобы я отвезла немедленно. Погнал — не захотел даже сперва позвонить…