Антология русского советского рассказа (30-е годы)
Шрифт:
— Он, чай, неспроста о лекаре завел, — сказал Павел.
— Ну?
— Вот те и ну! Кота видел?
— Видел.
— То-то! — важно тряхнул головою Павел.
Оба они сняли картузы и не спеша вытерли запотевшие лбы.
Слуга вел Агриппину Авдеевну парком. На ней была черная накидка, вечер скрывал ее в темноте стволов, она следила за белыми чулками провожатого и прислушивалась к хрусту песчаного настила под ногами.
Около мостика слуга остановился, показал вперед и шепнул:
— Извольте обождать в павильоне.
Агриппина Авдеевна взошла
В конце концов жить было не так легко. Правда, трудиться нужды не было, но заботы не давали роздыха, и дела устраивались не больше чем сносно. А жизнь — чудилось Агриппине Авдеевне, — настоящая жизнь, могла бы быть чрезвычайно приятной, и единственным человеком, понимавшим толк в приятной жизни, был его превосходительство Алексей Давыдович.
Ах, какой жизнью сумел он себя окружить! Это была даже не жизнь, а нечто вроде порхания, едва ощутимое скольжение по черте между землею и небом. И земля была вовсе не той, на которой распластались дикие деревни — Пензы, Тамбовы, Саратовы, — земля утопала в тенистых кущах, омывалась ручьями и фонтанами, земля, подобно чаще, вмещала прохладные воды, земля несла на себе цветущую, благоухающую зелень, да и то не простую, а разбитую на французский или итальянский лад. Тут же не было домов, сеней или каких-нибудь сараев, а только одни дворцы, павильоны и гроты. Тут ничего не находилось тяжелого, неудобного, затруднительного. Но даже с этой легкой, укатанной и расчесанной земли холмики и мостики то здесь, то там возносили человека в воздух, к невесомой и блаженной черте, что сливалась с небом. Боже мой, да здесь и само небо было иным, не тамбовским, не саратовским, нет, нет! Здесь все было иным, безоблачным, эфирным, чудесные мечты об Эльдорадо допорхнули сюда с опозданием на добрый век, и вот озолотилась природа, и кажется, будто люди выросли не на севрюге и не на пирогах с визигой, а…
— Ах! — вскрикнула Агриппина Авдеевна. — Я размечталась, а вы…
— О чем размечтались, драгоценная? — спросил его превосходительство Алексей Давыдович, входя в беседку.
— О визиге… Что я говорю! Что вы подумаете? Я вспомнила, как эти люди могут есть пироги с визигой…
Алексей Давыдович отыскал в темноте руку Агриппины Авдеевны.
— Бывая к обеду у архиерея, я всегда с охотой ем такие пироги! Противен ли я вам оттого?
Она справилась с растерянностью и начала жеманиться ему в тон:
— Прилично ли кавалеру заставлять ожидать себя так долго? Не после ли пирогов с визигой стали вы так медлительны?
— Милый друг, я заботился о вас и приказал репетировать фейерверк. Готовясь к гостям, хотел бы, чтобы вы так же…
— Куда забавнее было бы мне смотреть фейерверк вместе со всеми гостями.
— Друг мой…
— Ах, я знаю, сколь это невозможно, — пропела Агриппина Авдеевна и опустилась на скамейку.
— Нетерпение ваше, поверьте, я разделяю с вами. Однако…
Вдалеке, на берегу пруда, вспыхивали пучки огней, ракеты одна за другой взлетали и крошились в сверкающий порошок, он оседал на воду, умножаясь и пропадая в ее глубине.
— Нравится ли вам?
— Я знаю, что фейерверк будет много превосходнее для гостей, хотя и эта репетиция любопытна.
— Уверяю вас, — начал Алексей Давыдович, приближаясь к Агриппине Авдеевне, но она отошла от него.
Против ее лица приходилось красное стеклышко, и она пылала в его свете. Алексей Давыдович стоял против синего. Длинный нос его словно еще больше вытянулся, на плешинке лежал клин зеленой краски, по животу перебегали быстрые разноцветные отблески ракет, ноги были в тени, казалось — одно маленькое туловище, без ног, с мертвенно-синей головой торчало против Агриппины Авдеевны. Она поежилась и сказала:
— Посоветуйте, Алексей Давыдович, что делать? Вот уж второй месяц пошел, как меня досаждает письмами безногий старикашка, купец, что ли. Посуляет мне целое царство. Смерть как наскучил!
— Фамилии купца не запомнили?
— Мирон Гуляев какой-то.
— М-м-м, — промычал Алексей Давыдович. — Не помните ли также, чем он промышляет? Не солью ли?
— Может, и солью, а может, мылом. Что-то такое.
— Ежели солью… — проговорил Алексей Давыдович и помедлил, как делывал это у себя на приеме. — Того будто как раз Мироном зовут… Что же он вам пишет, друг мой?
— Ах, он пишет совершенно как любовник! — воскликнула Агриппина Авдеевна. — Даже нельзя поверить, что старик!
— Это приятно.
— Что?
— Должно быть, приятно, говорю я, иметь столь пылкого поклонника.
— Но ведь он сидит в кресле, Алексей Давыдович! И потом, простой купец!
Его превосходительство покашлял и опять пододвинулся к Агриппине Авдеевне.
— Не мне вам помогать в выборе поклонников, тем паче сам я привык себя считать в числе оных, и даже… — Алексей Давыдович снова помедлил. — Даже предпочтенным всем прочим. Не ошибаюсь ли я, мой милый друг?
Огни на пруду быстро погасли. Беседка окунулась в темноту.
— Ах, вы… — пролепетала Агриппина Авдеевна.
Минута прошла в безмолвии.
— Н-да, — сказал Алексей Давыдович, как будто закончив одно дело и переходя к другому. — Того, припоминаю, действительно зовут Мироном… Ежели это он, драгоценный мой друг, ежели м-м-м… который промышляет солью… то дозвольте сказать вам, что это человек…
— Не терзайте меня! Он же купец и… в кресле! — с отвращением повторила Агриппина Авдеевна.
— …человек с капиталом, — продолжал Алексей Давыдович, — и капитал у него, как говорят, около…
— Около? — поторопила Агриппина Авдеевна.
— Около, ходят слухи, полмиллиона ассигнациями.
Агриппина Авдеевна вздохнула.
— А как я к управлению соляной частью имею близкое касательство, то могу сказать вам, что слухи недалеки от истины.
— Кабы он не старик… — мечтательно проговорила Агриппина Авдеевна.
— То навряд я советовал бы вам остановить внимание на нем. А как он старик, да еще хворый и, стало, проживет не очень долго, то… к примеру, жена его, если бы у него такая оказалась, вскорости могла бы овдоветь…