Антология Сатиры и Юмора России ХХ века
Шрифт:
Лев Толстой Степан Николаевич, доставленный в отделение милиции для дачи показаний о сожжении газетно-журнального ларька, подтвердил, что действительно советовал Гомеру забрать из редакции рецензию и подсказал, как это можно сделать. Но везти с собой корчагу — такого Лев Толстой не мог посоветовать. Он сам, когда пробивал издание романа «Война и мир», привез в издательство Брокгауза и Ефрона корчагу вина и оставил ее за дверью — не вваливаться же с корчагой к незнакомым издателям. А когда познакомились и Брокгауз с Ефроном согласились
Работники милиции посмеялись над незадачливым коррупционером и предложили держаться поближе к предмету дознания. Но Лев Толстой еще припомнил, как ездил в Министерство культуры пробивать пьесу «Власть тьмы». Там он тоже оставил корчагу за дверью, и ее тоже увели. Это в Министерстве культуры! Как же он после этого может советовать возить корчаги товарищам по перу?
На вопрос, откуда им с Шекспиром было известно, что в редакции «Отечественных записок» лежит рецензия Данте Алигьери, Толстой объяснил, что там никакой рецензии не было. Это уже потом, после того, как они разыграли Гомера, Толстой попросил Данте написать рецензию. А то получилось бы неудобно: Гомер приезжает за рецензией, а никакой рецензии фактически нет. Гомер мог подумать, что Толстой с Шекспиром его обманули. В милиции спросили: а почему, когда в Толстом заговорила его знаменитая толстовская совесть, он не признался Гомеру, что они его разыграли с рецензией? Тогда не пришлось бы Гомеру ездить в столицу, а Данте писать рецензию. Но Толстой сказал, что тогда бы тоже получилось, что они с Шекспиром Гомера обманывали. А этого Толстому не хотелось: он был слишком большой правдолюб.
По признанию Толстого, Данте не сразу согласился писать рецензию, поскольку рецензии — это не его жанр. Написать поэму на четырнадцать тысяч строк — это его жанр, но это сейчас от него не требовалось. И все же Данте согласился. Очень уж ему хотелось напечататься в «Отечественных записках». Ему оттуда все время возвращали рукописи, даже «Божественную комедию» вернули, сославшись на то, что она написана ямбом, а у них от этих ямбов уже трещит редакционный портфель. Предложили переделать на анапест, который, в сущности, тот же ямб, только в стопе на один слог больше. Но это же надо все переписывать. А тут Лев Толстой обещал похлопотать. Пусть, говорит, для начала хоть рецензию напечатают.
Вот так и оказалась рецензия Данте в «Отечественных записках». Что, в общем, естественно: и автор солидный, и вполне солидный журнал.
Гомер Иван Михайлович сделал дополнительное признание о том, как он ехал в столицу нашей родины, имея при себе корчагу вина и чемодан с продуктами для коррупционных действий. Компания в купе подобралась веселая, всю дорогу пили и закусывали, и Гомер сослепу не разглядел, что пьют и закусывают из его корчаги и чемодана. Он-то думал, что угощают его, а получилось, что угощает он. Совершенно посторонних людей — вот какая получилась накладка.
В общем, приехал он в редакцию пустым, и пришлось вести сотрудников в ресторан, плюс еще увязался кое-кто из авторского актива. Он, Гомер, сослепу не разглядел актив, а обнаружил
Провожали его на поезд всей редакцией, и он опять не разглядел актив. Хорошо посидели, чуть не пропустили поезд на Ивано-Петровск. И только утром, уже подъезжая к Ивано-Петровску, Гомер спохватился прочитать: что же этот графоман написал в своей разгромной рецензии.
Прочитал — и ахнул: рецензия была положительная!
Нет, положительная — это не то слово. Рецензия была хвалебная, восторженная. Ведь они же были приятели — разве мог Данте что-то другое про него написать? И он, Гомер, своими руками забрал эту рецензию из журнала! Да еще, чтоб отдали, два дня поил и кормил всю редакцию и авторский актив!
Давая эти показания, Гомер плакал, как малый ребенок, прямо в отделении милиции. Потому что Данте Алигьери, этот истинный, великий поэт, вложил всю свою звонкую силу поэта в рецензию, а как Гомер его отблагодарил? Лживо-пасквильной стряпней на его нетленную, поистине божественную поэму!
Нужно было что-то срочно предпринимать, как остановить эту ужасную, несправедливую клевету на великую книгу. Толстой тут ничем не мог помочь: у него не было никого в «Сыне Отечества». И не могло быть. Это был такой журнал, который нужно бросить в огонь, не читая.
Но если нельзя остановить рецензию, может, как-то остановить журнал, перехватить его на последнем этапе?.. Тогда Гомер вспомнил пожар Трои, Лев Толстой вспомнил пожар Москвы… А Шекспир… Вы же знаете Шекспира… Если он загорелся идеей, то будет гореть до тех пор, пока не сожжет, не испепелит все вокруг…
— Вы имеете в виду ларек? — спросили в милиции.
— Ларек. Газетный и журнальный ларек, — сказал Гомер, плача уже не только об одном товарище по перу, но и о другом своем великом товарище.
Конец жанра
Теория вероятности немеет перед невероятной практикой нашего века. Начальник уголовной полиции, хорошо известный как в полицейских, так и в уголовных кругах, задержал сам себя. Это был конец детективного жанра, за которым начинался жанр сомнительно научной фантастики.
Конец жанра, особенно такого популярного, как детектив, является настоящим потрясением для общества. Вот уже свыше ста лет общество участвует в постоянной, непрекращающейся погоне, впрыгивает в окна и выпрыгивает из них, сличает следы, пепел от сигарет, пуговицы и отпечатки пальцев. И вдруг на полном скаку — стоп! Кто кого поймал, кто от кого убегает? Сыщик стоит в пустой комнате и держит за шиворот сам себя. Конец жанра! Конан Дойл, Эдгар По, хорошо, что вы не дожили до этого несчастного времени!
В течение долгих месяцев начальник полиции шел по своему следу, то себя настигая, то внезапным рывком снова уходя от себя, совершая чудеса находчивости одновременно в двух противоположных видах деятельности. Знаменитый детектив, известный во Франции под именем Жана Грейо, в Англии под именем Джона Грея, а в России под именем Ивана Григорьева, — оказался вором-рецидивистом, известным во Франции под именем Большого Жака Фонтена, в Англии под именем Большого Джека Фонтенза, а в России под именем Жорика с Большого Фонтана.