Антология сатиры и юмора России XX века. Том 21
Шрифт:
— Так вот она какая… Железочка… — с неожиданной для романтика нежностью проговорил он.
— Что, глядится? — осторожно спросил В-С.
— Не то слово, друг… не то слово… — прошептал приезжий и вдруг резко швырнул карточку в струю налетевшего ветра, а сам, не оглядываясь, побежал вниз.
Академик, конечно, припустил за карточкой, долго гнал ее, отчаянно метался в багряных сумерках, пока не настиг и не повалился с добычей на мягкий дерн, на любимую бруснику.
В наши кибернетические дни воспоминанием об этой встрече с осенних небес на руки Великому-Салазкину слетел обрывок перфокарты. Стоит ли напоминать,
№ 18
В брусниках, в лопухах, в крапивном аромате. в агавах и в шипах шиповника и роз, в тюльпанах, в табаке, в матером молочае, в метели метиол, как некогда поэт, как некогда в сирень, и в желтом фиолете, желтофиолей вдрызг, как некогда дитя, расплакался старик, тугой, как конский щавель, кохана, витер, сон ихлибе, либе их…Позднее Великий-Салазкин выяснил, что имя первого в Пихтах романтика — Вадим Китоусов. Несколько раз академик встречал новичка в кафе «Дабль-фью», но тот обычно сидел в углу, курил, пил портвейн «По рупь-сорок», что-то иногда записывал у себя на руке и никогда его не узнавал.
В-С через подставное лицо спустил ему со своего Олимпа тему для диссертации и иногда интересовался, как идет дело. Дело шло недурно, без всякого плевания, видно, все-таки не зря пустил Китоусов по ветру волшебное самовлюбленное лицо. Нет. не собирался, видимо, «романтик» подаваться «на Тихий», оказался нетипичным, крутил себе роман с Железкой и жил тихо, а тут как раз и Маргаритка появилась, туг уж и состоялось роковое знакомство.
Ах, это лицо, самовлюбленное лицо юной пигалицы из отряда туристов, что бродили весь день по Пихтам и вглядывались во всех встречных, стараясь угадать, кто делал атомную бомбу, кто болен лучевой болезнью, а кто зарабатывает «бешеные деньги». Туристы были из Одессы, и, собственно, даже не туристы, а как бы шефы, как бы благодетели несчастных сибирских «шизиков-физиков», поэтому привезли пластмассовые сувениры и концерт.
Великий-Салазкин, конечно, пошел на этот концерт, потому что пигалица в курточке из голубой лживой кожи поразила его воображение. Ведь если смыть с этого юного лица пленочку самолюбования, этого одесского чудо-кинда, то проявятся таинственные и милые черты, немного даже напоминающие нечто неуловимое… а вдруг? Во всяком случае, должна же быть в городе хоть одна галактическая красавица, так рассуждал старик.
Пигалица малоприятным голоском спела песенку «Чай вдвоем», неверной ручкой взялась за смычок, ударилась в Сарасате. Присутствующие на концерте киты шумно восторгались ножками, а Великий-Салазкин с галерки подослал вундер-ребеночку треугольную записку насчет жизненных планов.
На удивление всем пигалица ничуть не смутилась. Она. должно быть, воображала себя звездой «Голубого огонька» и охотно делилась мыслями о личном футуруме.
— Что касается планоу, то прежде всехо подхотоука у УУЗ. Мнохо читаю классикоу и четвертохо поколения и, конечно, бэз музыки жизнь — уздор!
—
— Товарищ прихглашает меня в БУРОЛЯП, а, между прочим, товарищ сделал четыре храмматических ошибки.
Да, видно, ничем не проймешь красавицу, читательницу четвертого поколения и представительницу пятого.
В-С пришел домой, в пустую, продутую сквозняками пятикомнатную квартиру и ну страдать, ну метаться — останется, не останется? Итог этой ночи — десять страниц знаменитой книги «Оранжевый мезон».
В дальнейшем ночи безумные, одинокие, восторг, ощущение всемирности стали слабеть — 8 страниц, пять, одна и, наконец, лишь клочок обертки «Беломора», головная боль, неясные угрызения совести. В таком состоянии В-С явился ночью в 6-й тоннель БУРОЛЯПа и вдруг увидел: за сатуратором сидит чудо-ребенок, сверкающий редкими природными данными и будто бы от подземного пребывания немного помилевший. Дева Ручья! Стакан, еще стакан. еще стакан… и вновь весна без конца и без края, и стеклярусный шорох космических лучей, и буйство платонического восторга, новые страницы. Весь мир удивлялся в те дни плодовитости «сибирского великана», но никто не знал, что источник — рядом и живая вода — суть обыкновенная несладкая газировка.
Лишь Маргарита, пожалуй, догадывалась о чувствах академика, о близости лукавой нечистой силы, о возможности оперного варианта по мотивам Гуно «душа — Маргарита — адские головешки». Женщина, даже несовершенная, конечно, обладает несвойственным другому полу нюхом на любовь.
Ребро
И вновь за столом в стиле «треугольная груша» начал назревать афоризм.
ВАДИМ АПОЛЛИНАРИЕВИЧ КИТОУСОВ: Что есть женщина?
МАРГАРИТА: Вот это уже интересно. Прошу тишины. Китоус размышляет о женщинах. Мемозик, слушайте, не пожалеете — это большой знаток.
МЕМОЗОВ: А я уже вострю карандаш, мой одиннадцатый палец.
КИТОУСОВ: Книга гласит, что Ева сделана из ребра Адамова, но прежде еще была Лилит, рожденная из лунного света. Некоторые утверждают, что женщина суть сосуд богомерзкий. Другие поют, что женщина суть оболочка любви. Человек ли женщина, вот в чем вопрос. Человек или сопутствующее человеку существо? Отнюдь не унижаю, нет. Может быть, существо более сложное, чем человек? Женщина храбрее мужчины в любви. Может быть, это существо более важное, чем человек? Может быть, как раз человек сопутствует женщине? Не будем сравнивать. Главное — это разные существа. Не подходи к женщине с мерками мужчины.
Ошарашенное молчание за столом было взорвано вопросиком:
МЕМОЗОВ: А с чем же прикажете к ней подходить?
В глубине взрыва Китоусов сидел, положив на руки осмеянную голову.
МАРГАРИТА: Бедный Китоус. не злись на Мемозика. Он дитя. А, между прочим, на повестке дня — ШАШЛЫК НА РЕБРЫШКАХ!
В далекие дни Маргарита встречала Великого-Салазкина каждый день в своих разных качествах: то скучающая леди, то полнокровная спортсменка, то пылкая поэтесса, то шаловливая нимфа. Искала девушка свой образ и для этого опять же бороздила литературу четвертого поколения — образ современницы!