Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Но то ли моя угроза не возымела надлежащего действия, то ли широкопрофильный брокер еще не вполне оправился от шока, пережитого в связи с неожиданными переменами в своем положении, и к нему не вернулась способность трезво оценивать обстановку, но он, глядя на меня бегающими глазами, опять завел свое:
— Он мой партнер, а она... будучи законной секретаршей... то есть, конечно, супругой... но на зарплате... в курсе всех дел... коммерческая тайна...
Тогда я решил изменить тактику. Взял со стола паяльную лампу, тряхнув ее, определил, что бензин на дне остался, и принялся, уперев неподвижный взгляд в лицо Фиклину, методично накачивать помпу. Это, кажется, подействовало. Глаза у него расширились, перестали бегать и следили теперь
Но мне, честно говоря, это все вдруг наскучило, следовало констатировать, что ночь почти прошла самым бессмысленным образом. Манипуляции с лампой были, разумеется, таким же блефом, как и обещание вызвать милицию: без крайней необходимости ввязывать в свои дела официальные органы частному сыщику ни к чему. Я и впрямь чувствовал себя разбитым, причем не только в физическом плане, да и кураж, еще несколько минут назад подвигавший меня на немыслимые подвиги, подостыл. К тому же, пораздумав, я пришел к выводу, что все тайны объясняются, как обычно, проще простого: наверняка речь идет об элементарном шантаже. В этом свете пленка действительно может стоить дорогого — во всяком случае, для любителя майских устриц, ради которого мне пришлось ползать по мокрым загаженным крышам. Правда, когда я, чтобы не терять больше времени на наводящие вопросы, прямым текстом поделился с Фиклиным этими соображениями, он только жалобно застонал:
— Какой шантаж? Господь с вами! Я порядочный бизнесмен, и никогда с такими делами...
Вероятно, лицо у меня сделалось достаточно выразительное, потому что он, оглянувшись на стенку в соседнюю комнату, пролепетал смущенно:
— Эти ребятки... Ну, вы же понимаете... У меня с ними договор о защите, так сказать, интересов. Крыша, одним словом... — Брокер умолк, косясь, как лошадь, на паяльную лампу в моих руках.
Крыша крышей, подумал я, а перед тем, как начать у меня выпытывать, где пленка, ты их из комнаты выставил. Похоже, за всем этим и впрямь что-то серьезное. Но, слава Богу, имеющее ко мне отношение только с одной точки зрения: в этой несомненно грязной истории меня использовали втемную. А я этого не люблю. Я люблю быть в курсе.
Устрашающе качнув пару раз помпой, я строго спросил:
— Имя?
— Чье? — с готовностью дернулся он.
— Того, кого ты собираешься шантажировать.
— Не собираюсь я никого шантажировать! — снова заныл он. — Да если б вы этого человека знали, вы бы поняли, что лучше кобру какую-нибудь гремучую шантажировать, чем его! Я про троих точно знаю, которых он заказал, двоих в подъезде расстреляли, одного с машиной взорвали, а на самом-то деле их еще больше! Он сам сидел, уголовник натуральный. Ему душу живую погубить, что мне водички попить, а вы говорите — шантажировать! Я жизнь свою спасать собираюсь! Жизнь!
Я потребовал подробностей, и Фиклин, слегка даже подвывая то ли от страха, то ли от жалости к самому себе, стал рассказывать. Излагал он путано, с какими-то ненужными подробностями, перескакивая с пятого на десятое, вперемежку с соплями и всхлипываниями. Что-то там у него в процессе реализации его широких брокерских интересов вышло с одним из партнеров, какая-то недопоставка каких-то «фольксвагенов» почему-то бразильской сборки, где он, Фиклин, был совершенно не виноват, но наехали, как водится, на крайнего, и у него, у крайнего то есть, начались проблемы, поставили на деньги, включили счетчик. Короче, давняя и, кстати, не слишком периодичная, так, раз в месяц, не чаще, интрижка его жены, той еще лярвы, шлюхи чертовой, слабой на передок дуры с тем самым типом, который хуже кобры, но большой, между прочим, ходок по этому делу, оказалась очень кстати. У него, у ходока, у кобры гремучей, жена восточная женщина, ревнивая до черта, а все его, кобрины успехи, оказывается, через нее, через восточную жену, у нее брат двоюродный — грузинский вор в законе, оттуда все дела и бабки, и крыша, между прочим, а у них уже случались скандалы с супружницей
Терпеливо дослушав его излияния, я вздохнул и повторил твердо, добавив в тон угрозы:
— Имя!
— Ну что вам имя, что вам имя? — рыдающим голосом вопросил Фиклин. И вдруг скривив в страшной гримасе рот заорал, почти в истерике забился: — Сами хотите, да? Пленочкой попользоваться? Сами?
Видимо, все-таки нервы оказались у меня последними событиями подорваны. В другой раз подобное дурацкое оскорбление вызвало бы на самый худой конец разве что усмешку. А тут накатившая ненависть к этому червю помутила ни с того ни с сего свет в глазах, зубы сжались, и я, почти не помня себя, с перекошенным лицом замахнулся на брокера тяжелой паяльной лампой.
— Не-ет, — заверещал он, — нет, нет, не бейте, скажу! Блумов его фамилия! Борька Блумов, гад поганый!
По морщинистым фиклинским щекам текли теперь натуральные слезы. Он больше не бился в припадке, он просто плакал по-бабьи и тихо причитал:
— Ну что вам, легче, что ли, от его имени? Легче, что ли?
Я и впрямь мгновенно остыл, вся злость на Фиклина прошла. Ничего ему отвечать в мои планы не входило, но от того, что я при столь необычных обстоятельствах нежданно-негаданно узнал кое-какие небезынтересные подробности о жизни одной из Саввовых внучек Маргариты Блумовой (в девичестве Габуния) и, что еще существеннее, ее супруга автомобильного магната Бориса Блумова, в семейных кругах именуемого Бобсом, мне действительно стало легче. Я уже больше не считал, что ночь прошла совсем даром.
12. Место покойне
Женьку и Котика должны были отпевать в церкви при Крестовском кладбище, на котором потом и похоронить.
Домой я дополз только под утро, вследствие чего проснулся в одиннадцатом часу и следующие минут сорок пытался привести себя в порядок. На похоронах, вполне возможно, предстояло встретиться со многими, так сказать, фигурантами по интересующему меня делу, и хотелось иметь вид по возможности свежий и респектабельный. Но тщетно: даже после всех водных и одеколонных процедур, глянув на себя в зеркало, я пришел к малоутешительному выводу, что свежести во мне не больше, чем в свежем покойнике.
Когда я спустился в контору, Прокопчик как раз заканчивал вставлять новое оконное стекло взамен расколотого, с помощью которого меня вчера, словно последнего баклана, заманили в ловушку. С такой же легкостью вставить себе новую физиономию я не мог и поэтому в ответ на полный сочувствия взгляд помощника постарался компенсировать это обстоятельство победной реляцией:
— Зато теперь из трех основных подозреваемых у меня, кажется, определился главный!
— А это что? — Тима кивнул подбородком на начинающую уже покрываться корочкой ссадину над левым глазом. — Г-головокрушение от успехов?
Достав из сейфа сакраментальную кассету, я передал ее Прокопчику, поручив сделать с нее копию, после чего пойти в банк, арендовать ячейку депозитария и положить оригинал туда. В буквальном смысле, от греха подальше.
Подумав, я отдал ему и не менее сакраментальный магнитный ключ от арефьевских сокровищ. С той же целью.
Потом я еще некоторое время посидел за столом, бессмысленно перекладывая с места на место разные бумажки, вполне отдавая себе отчет, что просто оттягиваю момент, когда все равно придется встать и отправиться для участия во всех этих тягостных похоронных процедурах. Странно, но мне, повидавшему на своем веку столько мертвых людей, в том числе лишенных жизни самыми кровавыми и зверскими способами, всегда неуютно бывает рядом с покойником в гробу, особенно если речь идет о ком-то из родных или друзей. Зализанный, напомаженный, он кажется мне подложенной куклой, лишь отдаленно похожей на некогда близкого человека.