Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
Корицкий подавлен и духовно опустошен. Совершенное преступление и потеря любимой женщины раздавили его. Можно ли этого человека заставить искупить свою вину? Необходимо! Но для этого нужно вывести Корицкого из того состояния полного безразличия даже к собственной участи, в котором он сейчас пребывал.
— Какой вы видите вашу дальнейшую жизнь? — прямо спросил Ермолин, нарушив затянувшуюся паузу.
— Я?! — Корицкий растерялся. — Я полагал, что это решат, не советуясь со мной.
— Советоваться с вами, конечно, не будут. Совершенное вами преступление предусмотрено статьей второй Закона
Корицкий задумался.
— Отвечайте же, — настаивал Ермолин. — Я интересуюсь вашей судьбой не только из вежливости.
— Буду работать, — не очень уверенно выдавил Корицкий.
— Где? Кем?
Корицкий вдруг разозлился. Что еще нужно от него этому комитетчику?
— Арбузы пойду разгружать в Южный порт! — почти грубо отрезал он.
Ермолин был доволен — Корицкий злится. Это уже лучше, чем апатия.
— Ну, это не выход, — миролюбиво и рассудительно сказал он. — Арбузы дело сезонное. Август — сентябрь. В году же не два месяца, а двенадцать. Да и квалификации соответствующей у вас нет, возраст, опять же, не тот. Уж я-то знаю, сам арбузами пробавлялся, когда студентом был. А если серьезно?
— Не знаю, — вздохнул Корицкий. — В этом кабинете, надо полагать, не оставят.
— Надо полагать, — подтвердил Ермолин.
— А рядовым сотрудником? — в голосе Корицкого послышалось что-то похожее на слабый интерес.
— А вы бы этого хотели?
— Для меня это было бы, видимо, самое лучшее, — признался после минутного раздумья Корицкий.
— Для нас тоже, — сказал Ермолин.
— Почему? — удивился Михаил Семенович.
— Потому что вас можно лишить свободы, вашего нынешнего высокого поста, но нельзя лишить ваших знаний, вашего научного багажа, ваших способностей, наконец. Государству и народу совсем не безразлично, на что вы все это употребите, когда оставите сей кабинет. Могу привести прецедент. Свой знаменитый прямоточный, котел профессор Рамзин изобрел именно тогда, когда тоже производил определенную переоценку ценностей.
Корицкий задумался.
— Вы это серьезно? — наконец спросил он в явном замешательстве.
— Да уж куда серьезнее! Вот только... Сможете ли вы сделать все, что потребуется для того, чтобы компенсировать, хотя бы в самой малости, тот ущерб, который нанесли Родине? — в упор спросил Ермолин.
— Но это, простите, общие слова.
— Вовсе нет. Это вполне конкретное и, признайте, справедливое предложение.
Корицкий посмотрел в глаза Ермолину.
— Я вас, кажется, понял.
Ермолин облегченно вздохнул. Турищев подался вперед со своего кресла.
— Рад, что вы это поняли, — сказал Владимир Николаевич. — Могу я рассматривать эти ваши слова как добросердечное согласие встать на путь исправления?
— Да, можете. Более того, теперь я сам этого хочу.
— Что ж, гражданин Корицкий, — завершил беседу Ермолин. — Только не думайте, что сегодня кто-нибудь из нас кого-либо облагодетельствовал. Я всего лишь выполняю свой долг. Ну а вам предстоит выполнить ваш...
Глава 13
По пути ко Второй Градской,
Пережитки капитализма в сознании и поведении людей сегодня... Недаром партия еще раз напомнила о необходимости непримиримой борьбы с буржуазной идеологией во всех ее проявлениях, в том числе — и особенно! — весьма тонких. Принципиальных разногласий в этом вопросе у него с Турищевым не было и быть не могло. Оба они коммунисты и чекисты. Вот только нельзя понимать эти пережитки так узко и прямолинейно, как понимал до сих пор уважаемый Григорий Павлович.
Можно повседневно сталкиваться с самой изощренной буржуазной пропагандой и сохранять непоколебимую верность своим идеалам как в мыслях, так и в делах. Но малейшая трещина в убеждениях, червоточина в характере могут открыть дорогу прямому вражескому влиянию. Так именно произошло с Котельниковой и Корицким. Так могло произойти и с Ларионовой.
Котельниковой это стоило жизни. Корицкий нашел в себе силы удержаться у последней черты. Ларионовой помогли уже после явки с повинной брата они, чекисты.
Товарищи припомнили на совещании и другие дела за последние годы, еще и еще раз и очень строго взглянули на них с этой, идейной точки зрения. Это всегда необходимо, особенно в таком деле.
Сейчас Ермолину предстоял чрезвычайно важный, во многом определяющий его дальнейшие действия, разговор с Сергеем Аркадьевичем.
...На звонок открыл сам Осокин. Кроме него в просторной прихожей находился еще один человек: мальчуган лет шести с красной пластмассовой маской на лице. В руке он воинственно сжимал пластмассовую же шпагу. Точно такой шпагой был вооружен и Осокин. Убедившись, что сражение с дедом явно откладывается, мальчуган буркнул «драсьте» и с разочарованным видом удалился куда-то в глубь квартиры.
Осокин поздоровался с гостем и развел руками.
— Ничего не поделаешь, неосторожно позволил внуку посмотреть по телевизору французский фильм «Три мушкетера», теперь несу ответственность. Вы еще не дед?
Ермолин рассмеялся:
— Только кандидат. У сына, кажется, то есть у невестки, что-то намечается. Но для нас, родителей, это пока секрет.
— Вы хоть догадываетесь... А для меня в свое время явилось полной неожиданностью. — По лицу Осокина пробежала тень. — Проходите, Владимир Николаевич.
На пороге кабинета Осокин прокричал:
— Андрей!
Где-то во тьме коридора возник внук.
— Скажи маме, что у меня гость и я прошу устроить для нас чай.
Кабинет Осокина был именно тем профессорским кабинетом, какой ожидал увидеть Ермолин. Стеллажи с книгами до самого потолка, тяжелая кожаная мебель, огромный письменный стол под зеленым сукном. У окна застекленный шкаф, весь заставленный кусками металла. Красное пятно в позолоченной раме, висевшей в углу на стене, привлекло его внимание особо. Осокин перехватил взгляд Ермолина.