Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15

Корецкий Данил Аркадьевич

Лариса поставила кошелку на кровать и открыла тряпье.

Аркадий не поверил своим глазам:

— Вот это да! Где ты взяла все это?

— Вопросы потом.

Они говорили шепотом.

— Есть, товарищ командир. Ну а что с этим делать, можно узнать?

— Можно. За тем и пришла. Все это я оставлю у тебя. Себе возьму пару листовок, ну и одну или две газеты. Листовки нужно расклеить в центре и тут поблизости. Газеты дать почитать, кому можно, и тоже расклеить. Конечно, когда стемнеет и очень осторожно. В случае чего — нашел, короче, как

объяснить, сам знаешь, не маленький.

— А лучше — никак. Когда реализовать товар?

— До среды нельзя. Давай одновременно с нами, в ночь на пятницу.

— Та-ак. Это дело, конечно, — Аркадий обрадованно потер руки. — А почему до среды нельзя, тоже секрет?

— Торопиться с этим не советуют. Надо размножить и одновременно расклеить во всех частях города. Особенно около станции и «Коммунара». — Она не сказала, что на среду намечена отправка бежавших военнопленных к партизанам, но про себя решила — не стоит до этого времени будоражить оккупантов.

— Ну ладно. Ты таишься и не все говоришь. Это понять можно. Но вот что я тебе скажу. — Он умолк. В его голосе Лариса снова почувствовала горечь и беспокойство. — Мне кажется, ты много на себя берешь, и это может кончиться плохо.

Лариса с удивлением повернулась к нему:

— То есть? Ты ведь сам меня об этом просил.

— Я просил помочь разузнать, найти кого-нибудь подходящего для такого дела, а ты сама… Ходишь с такими вещами по городу, встречаешься с кем-то… Или ты думаешь, если работаешь в управе, так тебе все можно? И никто не посмеет заглянуть в твою корзину? Меня предупреждаешь об осторожности, а сама…

— Ну ладно, ладно тебе, Аркаша, «сама», «сама»… Я только раз, и тут недалеко. Больше не буду. — Она погладила его по плечу. Аркадий посмотрел ей в глаза:

— Эх ты, ничего ты не понимаешь. Давай все сюда. — Он приподнял постель и вложил вовнутрь листовки, газеты завернул в нижнюю рубашку и сунул под матрац. Заправив кровать, отошел к окну. Лариса смотрела на него, не понимая:

— Погоди, ты все забрал и нам, то есть мне, ничего не оставил. Я же сказала…

Не оборачиваясь, он ответил:

— Да слышал я, что ты сказала. Пусть все у меня. Вечером я занесу тебе твои две листовки и газету. И больше чтоб не смела разгуливать по городу с этим, поняла?

— Угу. А ты по какому такому праву на меня голос повышаешь? — полушутя спросила она.

— Знаю, по какому. — Он снова сел на кровать и взял Ларису за руку. — Ты не обижайся, Лара. Но я не могу. Лучше давай я буду все делать, а ты командуй. Со мной ничего не случится — это уже проверено на практике. А если с тобой что-нибудь…

— И со мной ничего не случится до самой смерти.

— Ты все шутишь. — Он достал папиросу, но закуривать не стал. — Слушай, а как все же со мной будет и с моими хлопцами? Ты что-то темнишь.

— Не волнуйся, всему свое время. Работать и находиться на месте до особого распоряжения.

— Долго?

— Не знаю.

— Ну что ж, подождем — посмотрим. Да, вот еще что. Вы там будете размножать и расклеивать.

Ты хоть понимаешь, что тебе переписывать листовки нельзя, твой почерк знают.

— Спасибо, что подсказал, а то я сама бы не додумалась.

— Додумалась, так не делай. Потом предупреди как следует своих подружек, чтоб язык держали крепче за зубами. А то особенно у этой Белоус он длинный.

— Не надо, Аркаша, так. Все будет в ажуре.

В понедельник после работы Лариса навестила Галю Белоус. Всю ночь Галя и Леся трудились, что называется, в поте лица — переписывали листовки, а на следующий день носились по городу, предупреждая бывших военнопленных о том, что вечером в среду на втором разъезде, в доме путевого обходчика, их будет ожидать верный человек из леса.

В пятницу город был переполнен слухами. Одни говорили, что в окрестных селах и особенно в Огарьском лесу появились партизаны и по всему району расклеили листовки, в которых предупреждают оккупантов, чтобы они убирались по добру по здорову, а иначе их скоро всех уничтожат. Потом в листовках и газетах написано, что под Москвой фашистов разбили и гонят на запад, скоро освободят Киев и другие города. Другие возражали, утверждая, что это дело рук не партизан, а парашютистов-десантников, которые побывали на днях в городе и округе с целью разведать, много ли тут войск и имеются ли укрепления. По всему видно, что скоро будет большое наступление по всему фронту и в город придет Красная Армия.

Весь город говорил о появившихся листовках, слух об этом вскоре достиг отдаленных сел.

В горуправе с утра начальство носилось как угорелое, остальные, разойдясь по своим углам, шушукались и озирались по сторонам, ожидая, что будет дальше. Бургомистр Жердяевский закрылся в своем кабинете и никого не принимал. Его верный страж, личный секретарь Маргарита Витольдовна, стояла насмерть, оберегая покой обожаемого ею Германа Милославовича. Спустя какое-то время в тишине приемной звякнул звонок, и Маргарита Витольдовна шмыгнула в дверь кабинета Жердяевского. Вскоре она оттуда выскочила, и к бургомистру заторопились, обгоняя друг друга, секретарь горуправы, заведующий паспортным столом и прочие приближенные к «отцу города» лица. Они бесшумно вошли, застыли у дверей и стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Ждали указаний и, конечно же, видели, что шеф не в духе. Еще бы! Надо же такому случиться. Кто бы подумал?

Жердяевский ходил по кабинету из угла в угол, не обращая никакого внимания на вошедших. Ноги он переставлял, как ходули, не сгибая, то ли по причине старости, то ли по старой привычке гвардейского офицера армии его императорского высочества, левую руку держал за спиной, правой зажимая жиденькую бороденку и при этом старался сохранить былую выправку. Он приблизился к массивному столу, остановился и тупо уставился на бумажку, лежащую на краю стола, затем повернулся к застывшим у дверей и, глядя поверх их голов, голосом старого провинциального артиста произнес: