Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
За дверью Кланьки Степановой еле слышно скрипнул засов. Борисов вжался в бревенчатую шершавость избы, до боли напряг зрение. С крыльца по-кошачьи бесшумно соскользнули людские тени. Куда пойдут — на огород, на него или правее, где спрятался Кочетов?
Шаги приближались. Люди шли прямо на участкового. Вот уже можно, насколько позволяет темнота, разглядеть их. По походке и большому вздернутому козырьку Борисов сразу узнал в первом пожарника. Рядом с ним, сутулясь и покачиваясь, двигалось, словно безрукое, туловище рослого молодчика. «Матвеев!» — не подумал, а скорее ощутил
По телу торопливо пробежала дрожь, что-то заворочалось в горле. Ближе, ближе… Пора! Борисов выскочил, в упор наставил наган на бандита и вместо уготовленного на такой случай окрика «Руки вверх!» или «Стой, стрелять буду!» сдавленным голосом бросил ему в лицо:
— Теперь не уйдешь, сволочь!
Глаза дезертира застыли, он оцепенел. Но тут же щека его дернулась судорогой, а над самой головой участкового просвистела пуля. Макарин вовремя успел подбить снизу бандитский обрез. С отчаянной озверелой силой Матвеев отшвырнул пожарника и кинулся в сторону ближнего проулка.
Бандит бежал ловко, рывками, от плетня к плетню. Сапоги Борисова скользили по мокрой траве, бешено билось сердце, а разрыв между ними все увеличивался. Вспышка выстрела — мимо. «Уходит, уходит!» — стучало в голове. И тогда участковый раз за разом трижды нажал на податливый спуск нагана Дезертир упал, словно его дернули за ногу. Борисов с разбегу навалился ему на спину.
Подоспели Кочетов и Макарин. Они уже вязали руки бандиту, когда на огороде Кланьки Степановой протарахтела автоматная очередь. Там Пронин с Авдолиным и Сарониным задерживали матвеевских подручных.
…Утром из Сеченова пришла машина с двумя милиционерами. Не разговаривая друг с другом, не угрожая больше Борисову, дезертиры карабкались в кузов. Легкораненому Матвееву Иван Васильевич даже помог. «Атаман» сидел сгорбившись, не отрывая взгляда от щербатого пола трехтонки. Со своей участью он примирился. Но страшнее всякого суда была для него встреча с односельчанами сейчас, среди бела дня. А бабы с детишками и старики стояли у каждой избы. Многие его помнили еще мальчишкой, провожали в армию. Помнили, как, напившись на проводах, он орал, что не допустит врага на землю русскую.
Машина ехала медленно, и с каждым поворотом колеса, новая тяжесть ложилась на плечи Матвееву, пригибала его.
— Бывало глянет, так лес вянет, — раздался высокий звенящий голос девушки-бригадира, — а теперь присмирел, как волк под рогатиной!
Матвеев дернулся, словно хотел поднять голову, но опустил ее еще ниже…
Потеряв своего вожака, банда распалась. Одни были вскоре задержаны работниками милиции, другие пришли в райотдел сами. И Сурские леса теперь никому не казались тревожными и угрюмыми. Кряжистые дубы-великаны добродушно покачивали над головой путника своей резной листвой.
Дела колхозные
Прошел год с лишним, и вот под осень, когда в полях еще дозревали хлеба, а в правлении на конторских косточках уже подсчитывали и распределяли новый урожай, в село ворвалась наконец долгожданная радость. Если на вертлявой змейке дороги в пыльном клубке показывался грузовик из
Попутный грузовик тормозил против какой-нибудь избы. Демобилизованный прыгал на землю и, как зачарованный, глядел вокруг: на родной дом, на шуструю стайку цыплят, на тополь у дороги… Так стоял он — с вещевым мешком в руке, пропыленный, загорелый, обветренный суровыми ветрами войны — русский солдат. Он победил!
А к нему со всех ног бежали мать с отцом, жена, дети. Дети! Подросли-то! Прижмет он в такую минуту к груди семилетнего сына, который толком и не помнит отца, а тот гордо и с уважением, на зависть своим сверстникам, гладит на его гимнастерке боевые ордена.
К вечеру в дом вернувшегося солдата собирались односельчане-фронтовики. За доброй чаркой водки вспоминали они, кто кем воевал, каким путем шел, где был ранен да сколько лежал в госпитале. А детишки, широко раскрыв глаза, ловили непонятные слова: Будапешт, Прага, Варшава, Вена, рейхстаг…
В Ратово возвращались фронтовики. Но за этой великой радостью плелось тенью и великое горе. Были избы, в которых вечерами слышались приглушенные рыдания. Нелегко ведь поверить бумажке с черной каемкой. И вдовы не верили ей, каждая оставила и берегла тонкую ниточку надежды: а вдруг пропал без вести, а вдруг перепутали, а вдруг… И вот теперь эти слабые ниточки рвались, а страшная правда вставала обнаженной, жестокой, неумолимой. В те дни Борисов до глубины понял, какой ценой заплатил народ за победу.
Осеннюю распутицу сменили заморозки. Давно опала с деревьев листва, земля затвердела, покрылась первыми снежными проседями. Наступала зима.
Работая участковым, Борисов хорошо узнал ратовцев, со многими из них подружился. Теперь село это не было для него чужим. Сам в прошлом крестьянин, он частенько задумывался о делах колхоза. А дела-то обстояли неважно.
По-прежнему не хватало техники. Мобилизовав, как говорят, все силы и средства, ратовцы успели собрать урожай и распахать поля, но на двух-трех кусках земли все же оставалась торчать колючая стерня. Кормов для скота запасли недостаточно. Рассчитавшись с государством, колхозники мало получили на трудодень. Хозяйство артели крепко подорвала война.
«Конечно, с возвращением фронтовиков многое должно измениться, и основное в том, чтобы во главе колхоза встал опытный, твердый председатель», — рассуждал участковый.
Неделю Борисов «гостил», как пошутила его жена, у себя дома. Действительно, за неполных два года он еще не брал отпуска и наведывался в семью раз-другой в месяц, да и то не больше, чем на день, — все было некогда. А тут проездом заглянул к нему начальник райотдела. «На семь суток под домашний арест!» — узнав об этом, сказал он, почти насильно усадил участкового в машину и отвез в Свинухи.