Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Как вы думаете, — спросил Андронов, — могли ли из котомки Дзюбы взять лишь часть корней?
— Кто знает, Виктор Федорович, кто кого повстречал в тайге, кто с кем свел счеты… — вздохнул доктор. — Но отравление у Радужного…
— Я думал об этом, Матвей Петрович… Почему не в тайге, в глухомани, где, может, искать пострадавшего пришлось бы годы? Если вообще нашли бы… Почему в таком месте, где за лето и зиму проходит добрая сотня людей?
— Да-да… — закивал доктор. — Так поступают, наверное, «вотще решать на злое дело…».
— Как? Как вы сказали?
— Так
— Именно с отчаяния, — повторил Андронов. И поднялся. — Что ж, Матвей Петрович. Извините, что отвлек. Спасибо.
Они расстались. По дороге к дому Андронов размышлял о том, что ему все-таки не совсем ясен этот Дзюба. Страаен, замкнут и Леонид. На селе его не считают нелюдимым. Скорее наоборот. Но при вопросах об отце он отмалчивается, отнекивается, словно тень Петра Тарасовича стоит у него за спиной. Как же складывались отношения между отцом и сыном?
С учительницей из Спасской школы-интерната Виктор Федорович встретился на другой день. Агния Мироновна была в свое время классным руководителем группы, в которой учился Леонид. Седая, подтянутая женщина с глубокими, «профессиональными», как отметил Андронов, морщинами от крыльев носа к углам рта и множеством продольных складок на лбу, несколько удивилась приходу Андронова.
— Дзюбу Леонида? Конечно, помню. Отличник. Но… — Агния Мироновна развела руками. — Неудобно говорить плохо о покойнике… Леонид, видите ли, был отличником поневоле. Раз я ему поставила тройку. До сих пор не могу забыть его лица отчаянного, молящего… Спросила на перемене: «Что с тобой?» — «Не пойду домой… Отец…» — «Он тебя бьет?» — «Нет, — отвечает — есть не даст. И страшно». Попыталась поговорить с Петром Тарасовичем. Как вы думаете, что он мне сказал?… «Вы учите, а воспитываю его я сам…»
— А потом?
— Леонид получал отличные оценки. Но любви к знаниям, к труду у него, по-моему, не было. И нет.
— Больше вы со стариком Дзюбой не говорили?
— Пробовала. В ответ — вопрос: «Леня плохо учится?» — «Нет». — «Вот и спасибочки». И весь разговор. Для Леонида учеба была изнурительней рабского труда.
На кордон Андронов с Леонидом уехали на следующее утро. До избы лесничего на берегу озера добрались к заходу солнца. Семейство Ефима Утробина обрадовалось приезду гостей, словно это был праздник в их бирючьей жизни.
— Осень нонче, слышь, ранняя. Сентябрь вон когда придет, а глухари токовать пошли. Вчера слышал.
— Спутал, поди, Ефим, — улыбнулся Леонид. — Обрадовать хочешь. Рано осеннему току быть. Перелетные — другое дело.
— Рано! Сам знаю, рано! — Достав коробок спичек, Ефим спрятал его под столом. — А вот вышел заутро и…
Тут лесничий защелкал ногтем по коробку, точь-в-точь как токующий каменный глухарь.
Рассмеялись и гости, и дорожная лесничиха, и их двое детей: подростково вытянувшаяся дочка и круглолицый мальчишка лет десяти.
— Затемно отправимся, — продолжал лесничий. — На лодке дойдем до лиственничного бора. Там они токуют. Собак не надо. В бору сушь, а свету и прозрачности столько, что воробья на другой опушке увидите.
Леонид
— Да, Ефим, а когда мы с тобой тигрицу слышали, помнишь, в скалах ревела? — спросил Леонид.
— Как когда? — удивился Ефим. — Я тогда к таксаторам подался, а ты у озера ночевал. Вот когда.
— День, число какое? — спросил настойчиво Леонид.
— Число. Да третье число. На другой день ты домой отправился. Озерко на лодке переплыл, а там пеше. Лодку я потом взял. На обратном пути от таксаторов…
Как и договорились, Ефим отвез их еще задолго до рассвета к лиственничному бору. Они быстро поставили палатку, но костра не разводили. Изредка с озера доносилось мягкое, но четкое в чуткой тишине всплескивание рыбы.
— Слышь, глухарь играет! — шепотом проговорил Ефим и присел на корточки, словно так было лучше слышно.
Подражая Ефиму, Андронов тоже присел и услышал далекое-далекое постукивание, действительно напоминающее щелчок ногтем по спичечному коробку.
— Недалече… В километре… — снова прошептал взволнованно Ефим.
Они пошли в ряд. Бор был чист от подлеска, устлан мягчайшей хвоей и тонкими хрупкими веточками, которые ломались под сапогами бесшумно.
Пощелкивание слышалось все ближе. Ефим и Леонид пригнулись и перебежками начали приближаться к подернутой тонкой туманной пеленой мари. Передвигались они теперь только в то время, пока токовал глухарь. Выйдя на опушку, они не сразу обнаружили его. Так уж получилось, что Виктор Федорович первым догадался поднять голову и увидел на белой вершине лиственницы крупную черную птицу. Она сидела, вытянув шею и низко опустив как бы безвольно повисшие крылья. Андронов выстрелил из карабина навскидку. Глухарь дернулся, вроде стал падать, однако тут же вскинул крылья, звучно защелкал при взмахах крыльями. Но полет птицы был неуверенным. Она быстро теряла высоту и силы, потом врезалась в гущу ветвей, с шумом, кувыркаясь, начала падать и тяжело ударилась о землю.
— Н-да!.. — протянул Ефим. — С вами я хошь на кабана, хошь на медведя пойду.
Подстрелили еще двух глухарей. Ефим заторопился:
— Вам счастливой охоты, а мне — домой. С подполом возиться. Продукты надо впрок закладывать, а мышей из тайги понабежало видимо-невидимо. Нужно потравить вехом.
— Вехом? — переспросил Андронов.
— Ну да, — кивнул Ефим. — Соку из корней нажмем да и польем крупу. Крупу в подпол, дохлых мышей — вон.
— Вех-то, поди, подсох, — заметил Леонид.
— Да у нас есть, — ответил Ефим. — Только вот задевала жена куда-то бутылочку. Хоть и приметная — треугольная, из-под уксусной эссенции, да запропастилась.
— Как же вы так неосторожно? — посетовал Андронов. — У вас же дети.
— Они знают. Нечего за них бояться. Жена недавно мышей
морила. И месяца не прошло. А этих тварей опять полно.
— Что ж, бутылочка-то из-под эссенции недавно пропала?
— Я ж и говорю — месяца не прошло.
— Странно… — сказал Андронов и подумал: «Ничего себе для начала!»