Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Логика не рушится, хотя построение и сложное… Я понял вас! Вы предлагаете искать Федора Зяпина… Предприятие долгое, но в общем-то не безнадежное. Затем взять списки офицеров в той части, где служил Зяпин.
— Конечно же! — воскликнул Осокин. — Он уже в августе сорок первого объявился на Ренидовщине. Он уже у немцев был своим человеком. Это июнь, самое большое конец июля. Еще ни одна часть не переформировывалась. И если Зяпин значился убитым или пропавшим без вести, то, безусловно, под своим именем в тех же списках мог фигурировать и наш подопечный.
— Ты настаиваешь на разработке этой версии? — спросил Русанов.
— Да. Только вначале необходимо провести личное опознание Зяпина вахманами и очную ставку с ними.
— Я не очень уверен, что со своей идеей ты не напрасно потратишь время. Нет никакой гарантии, что он признается и после того, как мы установим его подлинное имя. Может оказаться, что он и есть Зяпин. Загадку с Фогтом это тоже никак разрешить не поможет. Кстати говоря, даже если мы установим, что у него гостил Фогт, это в чем-то поможет ведомству полковника Корнеева, но еще не известно, знает ли Зяпин, куда скрылся Фогт. Эти люди не любят распространяться о своих делах.
— Иван Петрович, я настаиваю! Мы его должны раскрыть до конца!
— Это ваше право, Виталий Серафимович! В нашей работе не все версии находят подтверждение. Не огорчайтесь, если и эта версия окажется несостоятельной. Но прежде мы посоветуемся с полковником Корнеевым, а вы проведете очную ставку Зяпина с вахманами и с Ларионом Евсеевичем! И вот еще что: надобно рассказать на фабрике, каков оказался их комендант. Одно дело, когда свидетели давали показания, имея в виду личную трагедию, быть может, даже и сочувствуя ему, другое дело, когда речь пойдет об изменнике Родины. Быть может, у кого-нибудь освежится память?
21
Осокин проинформировал директора ватной фабрики, секретаря парткома и председателя профкома о мрачном прошлом их коменданта и воспользовался приездом в Сорочинку, чтобы еще раз уточнить внешние приметы Черкащина. Пр йшлось поработать допоздна, участковый уговорил его переночевать.
Утром, чуть свет, кто-то робко постучал в дверь. Осокин взглянул на часы и удивился — шел всего лишь седьмой час. Быстро оделся и открыл дверь. На пороге Гладышева. Он в первое мгновение ее не узнал, так она сникла и постарела. Под глазами мешки, начисто исчезла ее игривость. Голос дрожит.
— Я не помешала? Очень мне надо с вами посоветоваться!
— Посоветуйтесь! — разрешил Осокин и пригласил ее в номер. — Что с вами, Клавдия Ивановна, на вас лица нет?
— Думала, ночь эту не переживу, как узнала… Думала, сердце разорвется. Можно мне вас спросить?
«Вот оно, — догадался Осокин, — дошло!»
— Вы для этого и пришли. Спрашивайте. И садитесь, вы еле на ногах стоите!
Гладышева села на край стула и почти шепотом спросила:
— Скажите, это верно, что наш комендант под чужой фамилией жил?
— Верно! Жил под чужой фамилией и под чужим именем!
— Правда, что он служил фашистам?
— И это правда, Клавдия Ивановна!
— И нет
— Нет, Клавдия Ивановна, ошибки! Это святая правда!
Гладышева расплакалась.
— Господи! Что же я наделала? Еще я, дуреха, цветы ему принесла в больницу… Что же мне-то теперь будет?
— Вы знали, что он служил у немцев?
— Что вы! Если бы узнала, так на порог его не пустила бы! Героем прикидывался! Офицером, ветераном…
— Я уверен, что вы не знали его прошлого и не могли знать!
— И Лиза не знала! — воскликнула Гладышева. — Не такой она человек, чтобы этакое стерпеть! Я о покойнице и днем и ночью забыть не могу, какая я перед ней виноватая! Мне даже снится, что это я ее убила!
— Письмо подлое, Клавдия Ивановна, очень подлое, здесь мне вас утешить нечем. За сны не ручаюсь, но к убийству ее вы непричастны. Не из-за писем он ее убил.
— Товарищ следователь, Виталий Серафимович, а я ведь не всю правду вам сказала, потому и пришла…
— Это очень плохо, что вы не всю правду сказали, но раз уж пришли, это в какой-то мере вас извиняет. Слушаю вас.
— Я тогда посмеялась, когда вы спросили, собирался ли он на мне жениться! А ведь собирался, если не врал! Дружка даже своего приводил, знакомил со мной, как с невестой…
Еще раз про себя Осокин оценил проницательность Русанова. Как в воду глядел. Гладышеву спросил как бы между прочим:
— Это какого же дружка? Гостя своего, что ли?
— Его самого! Скулана!
Осокин чуть было не ахнул. Едва сдержался от какой-либо реакции.
Гладышева продолжала:
— Того самого, чей портрет воссоздавали… Жулик, говорят, очень крупный!
— Как вы сами думаете, серьезно он хотел на вас жениться, или прикидывался?
— Говорил, что, как только разведется с Лизаветой, тут же и поженимся!
— Когда же он вам такое предложение сформулировал?
— Весной!.
— До приезда своего гостя или в то время, когда дружок у него уже гостил?
— Гостил уже! Из-за этого гостя у них и раздор шел с Лизаветой. А он мне жалился, вот, говорил, стерва на мою голову, я и друга принять не смей, и во всем хочет верх дома держать… С тем и за письмом подкатился! Я на развод подам, она, говорит, на стену от злости полезет, тут я ей письмами рот заткну! А я ему, идиотка, после всего цветы в больницу принесла!
— Да уж, похвалиться нечем, Клавдия Ивановна. Цветы я те видел. Он их при мне в окно выбросил…
— Это почему же в окно? — растерянно спросила Гладышева.
Заело ее такое пренебрежение.
— Вас от следствия хотел скрыть… А впрочем, кто его знает? Чудо вас спасло. Клавдия Ивановна, от больших неприятностей. Вы даже не представляете себе, от каких неприятностей. Очень хорошо, что вы пришли ко мне и рассказали правду. Это проясняет историю с анонимными письмами и еще кое-что… А теперь попытайтесь припомнить, что происходило у вас, когда он приводил к вам своего дружка. Один раз или несколько?