Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Вот как хорошо! Хоть бы вы, Слава, помогли мне найти Марину Юрьевну, — сказала она с медленной улыбкой женщины, совершенно уверенной в том впечатлении, какое она производит на мужчин.
Капитан Цаголов показал свои ослепительные зубы. Он был несколько озадачен тем, что Шустов уже встречался с подругой Ордынцевой, но виду не подал: предъявил ордер народной прокуратуры и попросил разрешения произвести осмотр квартиры. Понятых он попросил разойтись по комнатам. И нужно было видеть, с какой непримиримостью взглянула смуглая медичка своими большими глазами на хозяйку,
— Если вы ищете какой-нибудь сейф, то его нету. Уверяю вас! Марина — голоштанная девка, — сказала Милочка Костенко.
— Домнишора! — по-румынски воскликнул Цаголов. — Почему вы думаете, что я имею что-либо личное против вашей подруги?
— Потому что, когда я играю в бридж, я знаю, что король бьет даму.
Трудно было что-нибудь возразить. Цаголов молча показал зубы и присел к столу: начал протокол. Полковник был прав, послав его, — подруга Марины красива и глупа.
— Есть у вас вечное перо? — спросил капитан, пытаясь наладить свою старенькую самописку.
— На свете нет ничего вечного.
— А любовь? — быстро сказал Шустов.
Костенко оживилась:
— Вы разговариваете со мной, Слава, так фамильярно. А между тем мой старший брат состоял в личном конвое его величества…
— Скажите, а кем вам приходится генерал Гудериан? — перебил ее Цаголов, чтобы войти в тон разговора.
— Гудериан? — она красиво задумалась. — Какого он был полка? Кажется, припоминаю, из кавалергардов.
— А вы галушки помните? — спросил еще Цаголов, после чего уверенно перешел к обыску.
Комната являла собой зрелище чудовищного беспорядка. Повсюду валялись шелковые комбинации, подвязки, туфельки. Перед шикарной бархатной шляпкой капитан остановился с нескрываемым восхищением. Милочка Костенко улыбнулась, сунула в зубы сигарету. Славка поднес ей спичку.
— Говорят, что у вас в Болгарии налог даже на зажигалки, — спросил он неестественным голосом, явно подражая Сослану.
— Не говорите при мне о зажигалках! — содрогнулась Милочка. — Я до сих пор не могу прийти в себя от ужаса. Эти противные америкэн сбрасывали тысячи зажигалок… Тысячи! Мы выбегали в одних рубашонках!..
В тазу, в мыльной воде, плавали тонкие дольки оранжевых дынных корок, точно кораблики, освещенные солнцем. Оттопырив пальцы побрезгливее, Цаголов осторожно слил воду в раковину на кухне. Это рассмешило Милочку.
— Пожалуйста, ищите…
— О, что вы, домнишора, домнишора. — насмешливо и лениво возразил капитан, изучая стены.
— В Болгарии говорят — госпожица. Сразу видно, что вы приехали из Румынии: здесь так не называют девушек… Не правда ли. Слава?
Медичка, сидевшая в соседней комнате, прыснула со смеху и задвигала стулом. Истопник не подавал признаков жизни. Еще в штабе народной милиции Цаголова предупредили, что этот человек очень серьезно относится к своим общественным обязанностям.
Сослан медленно подвигался от веши к вещи. Что мог узнать он в этой утомительной словесной дуэли? Что мог найти он в ворохе женских безделушек и сувениров, черепаховых гребней, янтарных пробок, парижских выставочных
— Хорошенькая, — согласилась хозяйка. — Это английский фарфор. Очень старинная, не правда ли?… Я хочу репатриироваться. Милый, помогите мне! — вдруг попросила она с капризным выражением ребенка.
Капитан в первый раз взглянул на нее без игры, со вниманием.
— Глупенький, ну, а если я дам кровь вашим раненым солдатикам! Будет это принято во внимание? Помогите мне! — уже с обидой в голосе сказала она. — В Болгарии, все говорят, будет амнистия. Теперь здесь такое доброе правительство. Так неужели только для бедной русской патриотки ничего не изменилось…
Отвращение Цаголова к этому разговору смешивалось в нем с сознанием выполняемого долга. Он молча перелистывал книги на полках. Они не представляли, интереса: ни пометок на полях, ни вложенных записок. Капитан на всякий случай отложил в сторону несколько тощих томиков Уоллеса, затрепанные, бархатно-толстые страницы Тэффи и Алданова, томик стихов Омар-Хаяма и под одним корешком переплетенные воспоминания Юсупова-Эльстона об убийстве Распутина и мемуары митрополита Макария. С безразличным видом Сослан на минуту задержался на воспоминаниях о Распутине.
Милочка с любопытством заглянула через плечо:
— Если бы вы познакомились с Мариной Юрьевной, вы были бы в восторге!
— Расскажите о ней, Милочка! — нестерпимо слащавым голос попросил Шустов.
— Это была необыкновенно экзальтированная женщина, не правда ли? Такой дворянский выродок.
Как бы ища доказательств, Милочка стала рыться в кипах номеров журнала «Сигнал», издававшегося в оккупированных странах на всех языках. Среди бесчисленных фотографий торжествующих фашистских триумфаторов в закатанных рукавах, снятых то на развалинах Акрополя, то у избушки, где начинается великая русская река Волга, Милочка разыскала Марину Ордынцеву.
— Это на пляже в Варне, — грассируя, произнесла Милочка. — Я думаю, номер журнала истрепался во всех госпиталях германской армии от Биаррица до Нарвика. Не правда ли, хороша?
Цаголов с журналом в руках задумался. Подруга Марины скользила мимо главного. Надо снова направить разговор…
— Все-таки немолода, немолода, — вздохнув, сказал он об Ордынцевой и бросил журнал на пол.
— Вы тоже так думаете? — хищно подхватила подруга Ордынцевой. — Да, конечно. Впрочем, что вы! Ее плечи, ноги. Призы за красоту… Во время оккупации она нашла новых ценителей среди немецкого офицерства. Вы знаете, в Болгарии на курортах околачивалось много шалопаев, не очень-то спешивших на Восточный фронт. На нее была даже мода.