Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Все. Ты - пустой, - объяснил Саша и через сумеречный тамбур шагнул к двери в комнату.
Он знал противника. Вышибая дверь, он нырком ушел вниз. Нож просвистел над ним и вонзился в дверную раму.
Саша поднимался и поднимал пистолет. Тот, кто звался Сергеем, тихонько пятился.
– Руки за голову. Лицом к стене, - устало предложил Саша. Тот покорно все исполнил.
Саша переложил парабеллум в левую руку, подошел, уперся стволом ему в позвоночник, а правой быстро и ловко проверил, что в карманах, под мышками, за поясом. Из голенища левого сапога вытянул запасной нож. Не торопясь,
– Обернись. Я тебе в глаза посмотрю.
Тот, кто звался Сергеем, обернулся, бешено глянул.
– Не нравлюсь?
– тихо осведомился Саша.
– Мне бы раньше трехнуться. Подфартило тебе, фрей.
– Знаешь, что мне сейчас хочется?
– Знаю. Из этой дуры мне в качан плюнуть.
– При попытке к бегству, - пояснил Саша, поднялся и скомандовал: Руки за спину, и пошли.
– Не надейся. Я не побегу, - пообещал бандит.
Они вышли на крыльцо. Светило солнышко, ласкали взор анютины глазки.
– Бери сидор!
– распорядился Саша. Бандит подошел к саквояжу, послушно поднял его, постоял недолго, затем медленно обернул к Саше жалкое лицо.
– Иди, - Саша кивком указал на калитку. Бандит обреченно повернулся и, волоча ноги, направился к выходу.
Хлопнула калитка. Бандит по-бабьи взвизгнув, метнулся в сторону и, петляя, побежал через пустырь к железнодорожным путям.
Саша ухмыльнулся жестоко и не спеша стал поднимать пистолет.
Бандит бежал. Саша спокойно, как в тире, поднимал парабеллум.
И вдруг Саша увидел, что навстречу бандиту как раз в створе выстрела поднялась маленькая фигурка.
– Алик, уйди!
– бешено закричал Саша.
– Алик, не смей!
Но Алик посмел. Он стоял и ждал бандита. Бандит остановился, поставил чемоданчик на землю и медленно пошел на Алика. Стрелять было нельзя. Саша отчаянно напомнил:
– Он левша, Алик!
Бандит надвигался. Он был рядом. Молниеносным движением влево Алик спровоцировал бандита на выпад, а сам, уйдя вправо, правой же нанес прямой удар в челюсть. Бандит головой пошел в землю. Но тут же тяжело поднялся и опять пошел на Алика. Алик подпустил его поближе и провел мгновенную серию: прямой в солнечное сплетение, крюк в печень и страшный апперкот в склонившийся подбородок.
Бандит лег надолго.
Алик стоял и ждал, когда подойдет Саша. Саша подошел и сказал:
– Спасибо. А теперь уйди. Смотреть на это не надо.
Поняв, Алик попятился. Он смотрел на Сашу полными ужаса глазами и медленно пятился.
Бандит пришел в себя и увидел черную дырку парабеллума.
– Не убивай, - попросил он.
Саша молчал.
– Не убивай, - еще раз попросил бандит. Он понимал, что любое его движение может вызвать выстрел, но, сам того не замечая, отталкиваясь пятками, спиной скользил по траве.
– Не хочу убивать!
– в ярости воскликнул Саша.
На крик подбежал Алик.
– Вяжи его, - приказал Саша. Алик вытянул свой ремень, а бандит, перевернувшись на живот, услужливо подставил отведенные назад руки. Своим ремнем Алик связал руки, а бандитским - ноги. Поднялся.
Саша и Алик стояли и смотрели, как по близкому железнодорожному полотну шел к Москве состав. В настежь распахнутых
– Демобилизация. Первая очередь, - сказал Саша.
Заботы пятьдесят третьего года
Хоронили Сталина. Не то, чтобы хоронили там, где ты стоял и плакал, а - так все хоронили его в те дни.
Зал был небольшой - в 1953 году только начали по-настоящему строить институт, в котором ты учился. В этом маленьком зале говорили твои знакомцы, и ты знал, что скажет каждый, и ты знал, что скажет каждый из них, и ты ждал немужских истеричных слов, ждал с нетерпением, стесняясь своих слез и гордясь ими.
Потом все выстроились в колонну и пошли прощаться со Сталиным. Рядом с тобой шла женщина, которую ты тогда любил. Рядом с тобой шел приятель, тбилисский армянин Эдик, и скорбь и слезы были на его лице.
Путь долгий: по Ярославскому шоссе к Мещанской (тогда все это еще называлось проспектом Мира), к Сретенке, а затем направо, на Рождественский бульвар.
Шли молча. О чем говорить? Погода была дрянная: то ли легкий мороз, то ли холодная слякоть. Рядом шли еще колонны. Этим путем ходили по праздникам на демонстрации. В иные веселые времена.
На Сретенке незаметно исчез Эдик. Но это было неважно, мало ли что может случиться с человеком в таком горе. Важно было горе, а не Эдик.
Года через три-четыре Эдик расскажет тебе забавную историю. "Усталый раб, замыслил я побег", - скажет он. "Давно я уже охотился за рижским приемником", - скажет он. "А тут такая удача: умер Сталин и никого в магазинах", - скажет он.
Вы будете весело смеяться. Оба. А через тридцать четыре года Эдик умрет в Лос-Анджелесе, тщетно добиваясь все последние годы возврата в Россию. Трамваи не шли, и колонна, повернув направо, потопала по крутому Рождественскому бульвару вниз, к Трубной площади. После тебе рассказали, что творилось внизу, у общественного сортира, где бульвар был перегорожен стоявшими вплотную грузовиками. Рассказали знакомцы из колонны, которая распалась при входе на бульвар. Знакомцы были сильные и молодые и поэтому могли рассказывать - потом.
Сначала тебя и женщину, которую ты тогда любил, толкнули сзади раз, другой, прижали к впереди идущим, и ты пошел не туда, куда бы тебе хотелось, а туда, куда вела масса людей, толпа, стадо. Единственное, что тебе удалось - вместе с женщиной, которую ты тогда любил, притиснуться к тротуару и идти не по булыжнику, покрытому ледяной пленкой, а по сырому шершавому асфальту тротуара.
Круче стал спуск, и толпа побежала. У тебя был первый разряд по футболу, второй - по волейболу, третий - по легкой атлетике. У женщины спортивных разрядов не было, и ты оттеснил ее к стене дома. Вам повезло: один из оконных проемов, покатый подоконник которого был почти на уровне тротуара, оказался свободным. Ты прижал женщину к заколоченному досками окну и повернулся к бульвару спиной. Стоять на покатом подоконнике было трудно, ноги уставали, но ты был спортсмен-разрядник. Ты смотрел в глаза женщине, которую ты тогда любил, ты очень долго смотрел в ее глаза, тебе надоело видеть глаза.