Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— На собственные деньги! — поднял палец Лодзен. — Пока у вас нет имени, издаваться можете только на собственные деньги. Если есть деньги.
— Откуда же у меня деньги?..
— Нужно заработать.
— Я не привык бездельничать.
— Это хорошо, бездельников не держим. Но главное: нужны свои люди, и то, что вы родственник Сенишиных, — не последнее дело. Правда, говорят,ваш отец был красным полковником?
Рутковского такой вопрос не застал врасплох.
— В войну командовал дивизией, — подтвердил. — Жаль, я не помню отца: в пятьдесят
— За что? — Лодзен внимательно посмотрел на Максима. — За что арестовали отца?
— Ложное обвинение... — Максим замолчал: он знал, что на отца донес его подчиненный, подлая душонка, бездарь, которому полковник Рутковский мешал делать карьеру. Некоторое время спустя отца посмертно реабилитировали, но особенно акцентировать на этом не было смысла. — Правда, потом мать получила документы по реабилитации, но кому от этого легче? Отцу? Мне? Разве можно простить?
Лодзен оживился.
— И не прощайте! — Отхлебнул виски, посмотрел на Максима испытующе. Спросил: — Кажется, закончили факультет журналистики?
— Да.
— На что же вы надеялись?
— В каком смысле?
— Вся пресса на Украине под контролем коммунистов, а вы, допустим, их ненавидите...
— Вот вы о чем! Честно говоря, когда поступал в университет, об этом не думал, ну а потом... Знаете, как бывает?.. В газету не пошел, работал в издательстве, редактировал книги, сам писал понемногу. Лирические новеллы, рассказы. Подальше от политики.
— У нас это не пройдет.
— Да, у вас — передний край.
— И требуем активных штыков.
— Не знаю, смогу ли.
— Вот и я не знаю. К слову, из университета вы сразу пошли в издательство?
— Имел назначение в районную газету, но удалось открутиться. Немного был без работы, пока устраивался.
— Как попали в туристическую группу? Ведь всех проверяют!
— Не думаю.
— Вас могли не пустить: сын репрессированного.
— Отца реабилитировали.
— Все равно, таким не верят.
— Видите, поверили... — Рутковский иронически улыбнулся. — На свою голову. Представляю, какая сейчас там паника! В издательстве только и разговоров обо мне. Ругаются, предают анафеме.
— Что такое анафема?
— О-о, самое сильное церковное проклятие.
— Вас проклинают в церкви?
Рутковский засмеялся.
— Образно выражаясь.
— Вы верите в бога?
— Это имеет значение для моей карьеры?
— Не думаю.
— Тогда нет.
— А если бы имело?
— Спрашиваете, будто духовник.
— А я и есть теперь ваш духовник. — Лодзен вдруг, наклонясь к уху Максима, прошептал: — Все ваши грехи мне известны, и можете покаяться, пока не поздно.
— Грешен, святой отец! — шутливо сложил ладони Максим. — И прошу помилования.
Но Лодзен не принял шутливого тона. Оборвал Рутковского, поглядев жестко: куда подевалась его внешняя простоватость, глаза потемнели и сверлили Максима.
— У вас еще есть время, — начал тихо, —
«А ты, голубчик, не такой уж и умный, — подумал Рутковский. — Прямолинейно действуешь».
В конце концов, это было на руку Максиму, и он знал, как поступить.
— Считаете, меня завербовали? — спросил, глядя прямо в глаза Лодзену.
— Не считаю, а знаю.
— Рад за ваших информаторов.
— Да, наши службы еще умеют работать.
— Неужели вы думаете, что, если бы меня в самом деле завербовали, я бы так просто и сразу признался вам?
— Я же сказал: мы знаем все.
— Глупости какие-то! — повысил голос Рутковский. — Простите, но вы говорите ерунду. Я мог послать Юру к черту сразу, понимаете, сразу, когда он приехал ко мне в Киев, побежать в госбезопасность, заявить, поднять шум. А я тут же согласился на его предложение — думаю, это вам известно?
— Если бы не было известно, черта с два разговаривали бы с вами. Но почему вы тянули целый год?
На это у Максима давно был заготовлен ответ.
— А говорите, хорошо проинформированы, — усмехнулся. — Вроде ехал я из Киева в Житомир... Во-первых, известна ли вам цена путевки в Канаду? Возможно, знаете также, сколько получает редактор издательства?.. Дальше, пока эту путевку достанешь — спрос, к сожалению, и здесь превышает предложение. Наконец, пан Лодзен, я не набиваюсь к вам, тем более что, честно говоря, стиль работы ваших работников очень прямолинеен и не совсем импонирует мне, думаю, что слушателям тоже.
— Ого! — Лодзен поставил бокал. — И что же вас не устраивает?
— А то, что многие ваши комментаторы ни черта не понимают в советской действительности. — Максим решил идти ва-банк: кстати, они с Игорем Михайловичем предвидели и такой вариант. — Отстали и действуют пещерными методами, не учитывая перемен, которые происходят на Украине ежедневно. Поймите, ежедневно, и я не боюсь этого слова. Кому нужны сейчас ваши фашистские лозунги? Над вами только смеются...
— Прошу не забываться! — вдруг покраснев, повысил голос Лодзен.
Луцкая, которая сидела рядом, удивленно оглянулась на него, но полковник и без того понял, что допустил ошибку. Поднял бокал, посмотрел сквозь него на свет, сказал спокойно:
— Смеются, говорите? А над чем, будьте добры уточнить.
— Я же говорю, над фашистскими лозунгами. А сейчас нужно действовать, если хотите, изысканно и тонко. Ох уж эта прямолинейность, есть тысяча способов... Играть нужно, пан Лодзен, играть на человеческих чувствах, какая польза от брани?
— Э-э, — возразил Лодзен, — это не совсем так. Пусть строят передачи на чем хотят, на фашизме, на черте и дьяволе, лишь бы против коммунизма. Хотя, — отставил бокал, — рациональное зерно в ваших словах есть и это необходимо обдумать. А сегодня хватит о делах, будет еще время поговорить о них, выпьем, мой молодой друг, давайте выпьем коньяку, у пана Юрия бывают хорошие коньяки, и этим следует воспользоваться.