Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
В дверь постучали. Явился Бахарев, улыбаясь, он поставил на стол бутылку вина.
— Настоящее абрау-дюрсо, — сказал он с торжеством, — за подлинность ручаюсь. Этот грек, конечно, порядочная шельма, но за деньги представит хоть белого слона.
Валерия Павловна собралась уходить только поздно вечером. Корнет счел своим долгом проводить ее. Она милостиво согласилась.
— Боже мой, — говорила, несколько разомлев от старого вина, Валерия Павловна, — когда же все это кончится, этот мрак, тревога? Это не может продолжаться вечно.
—
— Вы уверены в этом?
— Я за это борюсь.
Они вышли на Садовую улицу, и Валерия Павловна, поблагодарив своего провожатого, рассталась с ним.
Две тени сопроводили Бориса обратно на Торговую.
10. Наследство бедной матушки
После визита Валерии Павловны на Торговую улицу три дня было относительное затишье.
Бахарев устроил “военный совет”, на нем было решено, что Филатов с Анной останется жить здесь, па Торговой.
— А у меня, господа, — сказал Борис, — есть еще одна квартира. Сказать по чести, мне тяжело идти туда. Это квартира моей покойной матушки, здесь, недалеко, на Таганрогском проспекте.
— Там кто-нибудь живет сейчас? — осведомился Филатов.
— Воспитанница моей матушки Вера.
— А это не опасно? Ваше появление после стольких лет…
— Видите ли, — вздохнув, сказал Бахарев, — кроме этой женщины, Веры Никифоровны, меня там никто не знает. Дело в том, — он замялся, — что с моим рождением связаны некоторые обстоятельства… Я родился и вырос вне дома. Так было нужно… Словом, решено, — добавил он категорически, — я перехожу туда.
Когда Бахарев вышел из комнаты, Анна Семеновна с горящими глазами зашептала Филатову:
— Я же говорила! Мне теперь все ясно! Он — сын епископа Филиппа!
— Может быть, — согласился Филатов, — во всяком случае, я уверен, что он порядочный человек и его нужно привлечь к серьезной работе в нашей организации.
Корнет Бахарев нравился Филатову с каждым днем все больше. За свои деньги он приобрел для есаула новые документы на имя Василия Маркова. Документы были куплены у грека на базаре. Торговать бумаги они ходили вместе. Филатов, выходя из дома, тщательно осмотрел свой кольт.
— Напрасные предосторожности, — спокойно сказал Бахарев, — я вчера говорил с Костей, он знает, когда на базаре предполагается облава. Сегодня не будет.
— Хорошие же у вас друзья, — с некоторой иронией заметил Филатов.
— Что поделаешь! — Бахарев улыбнулся. — По крайней мере они надежны, пока им платишь. А вы вот, Иван Егорович, не очень спешите к своим друзьям.
— Это серьезная организация, — Филатов помрачнел, — я всецело доверяю вам, Борис Александрович, но пока мне не хотелось бы касаться этой темы, я просто не имею права.
— Ну не будем! — ликуя в душе, подхватил Бахарев. Это был первый случай, когда есаул прямо сказал слово “организация”.
На следующий день Бахарев пригласил Галкину
Анна Семеновна была потрясена. В полутемной передней их встретила молодая женщина в платке, повязанном по-монашески. Она, скромно опустив глаза, поклонилась в пояс Борису.
— Это мои друзья, Вера Никифоровна, — сказал он.
— Добро пожаловать, — певучим голосом ответила женщина. — Проходите в зало, Борис Александрович.
В переднем углу большой комнаты светился серебряными бликами иконостас, который мог бы сделать честь дому крупного духовника. Борис подумал: “Пожалуй, все-таки перехватил Миронов. И откуда они такой уникум раздобыли?” Однако, посмотрев на очарованное лицо торопливо крестившейся Галкиной и серьезную физиономию есаула, осенявшего себя крестным знамением, решил: “Нет, ничего, в самый раз”, — и, спохватившись, перекрестился сам.
— Подарок одного человека моей матушке, — сказал он значительно. — Большая редкость. Матушка очень любила эти иконы.
Борис дал время гостям осмотреться. Комната была обставлена добротной старинной мебелью. На стене, оклеенной темными тиснеными обоями, между двумя фотографиями виднелся большой четырехугольник, где обои не потеряли еще своего первоначального цвета. Заметив, что Филатов обратил внимание на это пятно, Борис сказал:
— Здесь был портрет. Увы, пришлось пока снять его. Но, по счастью, он сохранился.
Он вышел в соседнюю комнату и вынес сгтуда большой портрет. Из массивной черной рамы пристально смотрел бородатый старик в пышном облачении. Филатов и Галкина тотчас узнали епископа Филиппа — руководителя белогвардейской организации донского и кубанского духовенства.
— Моя матушка, — сказал Борис, — была очень дружна с его преосвященством. — Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.
— А вы? — спросила Анна Семеновна.
— Что — я? — спокойно спросил Борис.
— Вы были знакомы с епископом?
— О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств я почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки… — Бахарев подергал портрет в руках, затем добавил: — Он сейчас далеко, вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию. Главное мое желание — это связаться каким-нибудь образом с ним. — Борис в упор посмотрел на Филатова. Тот молча постукивал пальцами по столу.
— Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, — сказал Борис. Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника и едва не чертыхнулся. Пятно было намного больше рамы. Но гостям, захваченным своими мыслями, было, видимо, не до этого.
— Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, — сказал, наконец, Филатов. — Может быть, мне удастся что-нибудь для вас сделать.
В комнату вошла Вера. Она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.