Антология современной уральской прозы
Шрифт:
(Сон-Обломов)
— А ведь Сталин подарил нам отца Боба! — вдруг подмигивает отчиму Капа. — Откуда его выселили: из Чегема? Ну откуда-то оттуда... И спасибо ему за это!
История иногда шутит вот так: отца Боба в самом деле Сталин выгнал с родины, но здесь он женился на русской, свою половину любит до потери сознания, даже не заметил, что произошла трагедия, что он лишился родины...
(Царёв, 1992 г.)
— Потом из кухни доносился спор Боба и Капы. «Ты встань на мою точку зрения!» «А ты на мою!» «Опять мы разошлись,
(Н. Г., 1992 г.)
— Не так. «Пока я был на моей точке зрения, я встретил много кого.» «А я на твоей — никого не встретила...»
(Грёзка)
«Сегодня на демонстрации Римма Викторовна взяла меня под руку! Сзади шел Сон-Обломов, и она мне шепнула: «Ваш Пьер Безухов однажды пришёл мне пересдавать... выпивши... отвечал очень сумбурно: «Не будем спорить: какое небо выше — Цветаева или Ахматова?.. Хотя, если назвать-выбрать тройку лучших поэтов, то Цветаева в неё всегда попадет, а Ахматова — нет...» Я пыталась вернуть его к доказательствам, категориям науки — не получилось. Думаю: выгнать, что ли?.. Но я люблю всё законченное, знаете, есть своя законченность в законченном подлеце, в законченном толстяке... Значит, Пьер не мог без загула обойтись... Поставила ему четвёрку.» Как я люблю Римму! И презираю Сон-Обломова!»
(1 мая 1970 г. Из дневника Дунечки)
— Вчера пила с Бобом... Из всего реального озона в жизни у него осталась одна я...
— Он тобой дышит, Грёзка?.. А Сон-Обломов? А идеалы? У него же теперь идеалы...
(Разговор в начале перестройки)
— В начале 87-го в школе сделали пятидневку для тех, кто без троек... И моя троечница-дочь стала на одни пятерки учиться? Вот что значит стимул... Я иду по проспекту — Боб навстречу. Что, говорит, нам ничего не напишешь, а? Да, отвечаю, хочу написать про пятидневку, надо? А он как закричит: стимул! Какой кошмар! А без стимула что — учиться не нужно? Что будет, когда стимул уйдет в минус? Хотела я ему сказать: то же, что стало со страной, когда в 17-м году стимул убрали, не стало заинтересованности, одни идеалы... Но не сказала. Человек работает в газете обкома партии — не поймёт уже.
(Н. Г., 1992 г.)
— Идеалы — это лучшее рвотное средство. Если надо промыть желудок — приносят идеалы, человека рвёт. Или внутрь, внутривенно... Но может привыкание возникнуть, как к наркотику. Если к идеалам возникло привыкание, то иных отходняк бьёт без идеалов...
(Грёзка, 1992 г.)
— Между прочим, партийные пайки продуктовые в редакции не брал никогда один Боб! Все остальные брали, как миленькие, а он стыдился...
(Посторонняя, 1991 г.)
— Когда Сон-Обломов хотел броситься под поезд, я пошла к Римме. Что вы наделали? Ведь Дуня хотела замуж за него идти!.. И Римма поняла: исправлю положение немедленно. Она Дуню обняла в коридоре: «Помните, я вам говорила про вашего Пьера! Как я его люблю: из той нашей встречи родилась моя новая научная статья «Широта и пределы истины». Хочу предложить ему заочную аспирантуру.»
(Н.
— Широта и пределы истины! А у нас, поэтов, это просто болит... А у них: широта и пределы...
(Грёзка, 1992 г.)
«Сегодня общежитие скинулось на пельмени. Послали Сон-Обломова в главный корпус — в буфет. Он купил две пачки замороженных пельменей и на обратном пути почувствовал непреодолимое желание полистать книги у киоска. Стоял полтора часа, и пельмени растаяли! Как я его люблю!»
(Из дневника Дунечки, май 1970 г.)
— Защиту Игоря отмечали в Голованово. Шли с электрички, и Капа вдруг у Боба спрашивает: как идёт подготовка к свадьбе?
— Не знаю, я сейчас здесь, а оно — там...
Капа от неожиданности сбросила вперед одну туфлю и на одной ножке поскакала к ней. Потом мне шепчет: то-то Евка начала толстеть — у них сообщающие сосуды уже. Боб вон худеет...
(Грёзка, 1992 г.)
— На свадьбе невесты было слишком много, а жениха — слишком мало. Помню обои под дерево — в ванной комнате. И в обоях, между извилистыми разводами, как бы дерева, глаза женские — из журнала «Огонек» вырезанные... Я сразу поняла, что Боб уже придумал это для своей ванной, хотя квартира-то Евкина. Значит, здесь они будут... мучиться...
(Н. Г., 1992 г.)
— На свадьбе Боба произошло странное событие. Все выпили и стали друг друга терять. Я сижу в кухне, плачу под видом чистки лука — салат такой луковый якобы делаю... Все без конца входят и спрашивают: «А где все? Ты, Четверпална, не знаешь, где народ? Куда они подевались?» В двухкомнатной квартире тридцать человек потерялись.
(Четверпална, 1980 г.)
— Мы уже были где-то за пушкинским перевалом, точно, мне уж 38 стукнуло... В магазине «Одежда» я услышала голос Капы:
— Мы эту куртку тебе купим, даже если мне придется ради неё пойти на панель! — Второму мужу она, кажется, говорила.
Какая-то дурная бесконечность, повторяемость. Я вспомнила: «Народу много. Бога нет». Как там Бог был ни при чем, так и на панель она не собиралась, а приёмы юмора, однажды отлитые в форму эпатажа, так и остались...
(Н. Г., 1992 г.)
— А помните, господа, деканша всегда давала Римме аудиторию пыток? В юридическом корпусе? Там на стенах плакаты, а на них людей распиливают, сжигают, подвешивают... И мы в этом окружении крови должны были о слезе ребенка у Достоевского... рассуждать...
(Царёв, 1980 г.)
— Как я вылетела из лаборантов? Очень примитивно. Деканша пальцем провела по стенду «Ленинианы» — пыль-с... А я уже все кандидатские сдала... Но Римма-то всё равно уже не была заведующей. Так что бедной Тане все были жребии равны.
(Грёзка, 1980 г.)
— Меня не выгнали, я сам ушел. Один раз спрашиваю Римму Викторовну: «Что-то вы часто нынче в деканат забегаете?» «А я уже два месяца как декан!» Всё, я решил, что пора... И правильно сделал... Уже через полгода она кулаком стучала по столу на Гемпель! За какой-то пустяк... Демократка Римма!..