Антология странного рассказа
Шрифт:
Девчонка сняла одежду, утерла слезы и повелительным жестом пригласила всех в большую комнату.
«Давайте пить чай, но сладости будете искать сами. Я только укажу, где они могут находиться. По ходу и рассмотрим друг друга».
«Девушка, вы не подумайте, что я из принципа не ношу одежду. Просто одежда не носит меня. Она на мне сдыхает. Да-да, так страшно, и сны всякие. Поверьте, очень страшно. Море мне совсем о другом: и не о вас, и не о нем, а так как-то…
«Мне бы хотелось вам верить, но я не умею. И в школе плохо учусь. Все мои сверстники на уроках, и давно на уроках, мне же остается только быть
Голая женщина раскрыла сервант и среди кукол и предметов чайного сервиза обнаружила залежи пирожных.
Голая девчонка как-то виновато и чувственно приблизилась к голой женщине и почти молебно: «Он пусть не раздевается. Незачем ему раздеваться. Он же художник. Ему нужны впечатления. Мы их будем создавать. И давайте обнимемся. Только после того, как вы прожуете, и не глотайте так быстро, мне это действует на психику. Я подойду, когда вы все съедите и вымоете руки разной водой. Они у вас такие жирные. Я боюсь ваших рук, как и своего тела. Я и в ванной никогда не смотрюсь в зеркало. Всегда его полотенцем закрываю. Я вроде как не профессионал в таком деле. Вроде как любитель. Мои подруги — все профессионалки. О каждой своей родинке могут рассказывать и рассказывать, даже о тех, что в промежности и до которых трудно дотянуться глазами. А мне и рассказывать нечего, будто я без родинок».
«У тебя еще есть еда? — спросила голая женщина. — Я же в море много времени… Одна сырая рыба и я… тоже сырая. Ели мы там друг друга. Если и не подавились, то…
Девчонка как-то неожиданно застонала и, задрав голову к потолку, вышла на балкон.
«Я не дам вам больше еды. Не хочу. Не хочу, чтобы вы объедали меня и мою маму. С едой теперь такие трудности… А вот если художник нас сейчас нарисует и нас таким образом продаст, мы тогда кое-что сможем купить. И может, даже наедимся на всю оставшуюся жизнь, — девчонка расхохоталась и подошла к комнатному дереву, украшая его своими прикосновениями. — Придумай мне что-нибудь особенное и рядом нарисуй меня, — после паузы, — и ее. Но сначала меня. Мне нужно убедиться, что я получилась. Хотите, — обратилась она к голой женщине, — хотите, я больше никогда не буду смотреть на ваше тело, будто у вас его нет. Живое тело, мертвое тело — оно все равно живое и все равно ничье. Какая разница, где оно сейчас, у вас или у меня? — У нее носом пошла кровь. — Конечно мы продолжим наши разговоры, но без тела. Голос будет возникать как бы и исчезать как бы…
«Зачем же так?»
«Вы не согласны на такое общение? Вам трудно будет поднимать те слова, что на полу? Тогда молчите. Говорить буду я. И не говорить буду я. А вы молчите и водите его рукой, чтобы все вышло как следует, по-настоящему! Чтобы нас продали как можно быстрее и по-настоящему! По-настоящему: с очередями, аукционами и любовью! А мы тем временем спрячемся, и нас никто не найдет».
«Никто и никогда», — поставила жирную точку голая женщина, примеряя на себя разные мужские костюмы. Она стала походить на кадры из кинопроб или на статистов в крещенские морозы. Она явно не хотела, чтобы ее рисовали, или чтоб рисовал он, или чтобы все вместе… Она явно чего-то не хотела.
Ангел с цирком на спине заглянул в окно. Голая девчонка подбежала к стеклу: «Покажи мне фокус, ну не жлобься, покажи».
Ангел подлетел к другому окну, затем еще к другому,
По комнате проплыли: глаза с ногами и руками, губы с руками и ногами и длинные, длинные волосы, и не было картины. Не было!
Они сидели в холодном доме, не решаясь заглянуть в жизнь друг друга. Она читала книгу. Он пытался своим дыханием согреть воздух внутри окружающих вещей.
Она:
— Рыба остановилась.
Он вздрогнул от неожиданности и взглянул на рядом сидящую.
— Видимо, аквариум закончился, — продолжила она, будто об этом написано в книге.
— Вода замерзла. Вот и все, — подвел черту он и начал расставлять у стены наполненные «теплом» предметы.
Делал он это как-то очень заботливо и даже с волнением, до тех пор, покуда не понял всю нелепость своего занятия.
— На какой странице читаешь? — спросил он.
— На 28-й, а что?
— Да так…
И кто-то незримый смешал все страницы, оставив одну-единственную на прежнем месте.
Она продолжала читать. Он сел, листая свою книгу, но без всякого желания в проеме, между словами, увидеть себя.
«Интересно, почему она заговорила о "ледниковом периоде"?»
Вскоре она отложила чтение.
— Пойду приготовлю яичницу. Тебе тоже?
— Нет, спасибо, — он не любил яичницу.
Она ушла на кухню, а он взял ее книгу и раскрыл на 28-й странице. Там он не нашел ничего, что бы могло навести на мысль о рыбе, которая остановилась.
«Кажется, все меньше и меньше остается возможностей понимать ее».
Он решил прочитать несколько страниц до 28-й, может, разгадка кроется там?
Но она зашла в комнату за сигаретами, и он поменялся в лице. Испугавшись, что его застали за листанием ее «отдушины», спросил:
— Занятное чтиво?
— Не знаю.
— Тогда о чем?
Она встретила его растерянный взгляд и невольно перенесла в самое сердце.
— По-моему, я схожу с ума.
— Что?
— Я сказала, что, по-моему, схожу с ума.
— Все может быть…
Ее взгляд стал нездешним, но только на мгновение.
— Все может быть, — согласилась она:
Он смотрел на нее как бы мимо… Он вообще видел что-то совсем другое (или другую?).
— Все может быть, — повторил он. — И в чем же заключается твое безумие?
Она пожала плечами, и ее плечи покрылись изморозью.
— Тебя раздражает, что я читаю? — спросила она.
— Ты ведь не читаешь, а убегаешь… куда-то…
— Да… да, я хочу бежать, кричать, да, я хочу валяться в пыли этих слов, в пыли твоего пепла!
Он выдернул книгу из ее рук и посмотрел на номер страниц… 28… затем молча вернул.
— Ты похож на своего отца, — мучительно пробормотала она.
— А я думал, что мой отец всегда восхищал тебя, — немного помолчав, сказал он.
— Думал? Я его любила.
«Ничего себе разговорчик, что она хочет этим сказать?»
Он отошел от нее.
— Всем своим поведением твой отец давал понять, что он чужой ЗДЕСЬ. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.
— Нет, — сказал он. — Не понимаю — и не хочу понимать! А сейчас, извини, у меня подготовка ко сну!