Антоний и Клеопатра
Шрифт:
— У меня нет никаких планов на обед, — отрывисто ответил он. — Можешь ожидать меня с наступлением сумерек.
— Я пришлю за тобой паланкин, полководец Антоний. Если пожелаешь, возьми с собой Квинта Деллия, Луция Попликолу, братьев Сакса, Марка Барбатия и еще пятьдесят пять твоих друзей.
Клеопатра легко села в паланкин. Носильщики подняли его и развернули кругом, поскольку это был не просто паланкин, у него имелись подголовник и подножие, чтобы пассажир был хорошо виден.
— Продолжай, Меланф, — сказал Антоний истцу, которого прибытие царицы остановило на полуслове.
Трясущийся Меланф беспомощно повернулся к своему
Слугам Антония понадобилось некоторое время, чтобы найти тунику, достаточно чистую для обеда на корабле. В объемистой тоге неудобно было обедать, ее полагалось снимать. И обувь (его любимые походные ботинки) тоже не подходила: слишком долго расшнуровывать и зашнуровывать. О, если бы у него был на голове дубовый венок за храбрость! Цезарь носил свои дубовые листья на всех публичных мероприятиях. Еще совсем молодым человеком получил он эту награду за храбрость в бою. Но у Антония, как и у Помпея Великого, никогда не было такого венка, хотя он и отличался храбростью.
Паланкин ждал. Делая вид, что это очень забавно, Антоний сел в него и приказал компании своих дружков, смеющихся и отпускающих шуточки, идти пешком возле паланкина. Это транспортное средство всех восхитило, но не так, как носильщики — редкость потрясающая. Даже на самых оживленных рынках рабов черные люди не продавались. В Италии они попадались так редко, что скульпторы буквально хватались за них, но то были женщины и дети, и почти никогда такие чистокровные, как носильщики Клеопатры. Красота их кожи, привлекательность лиц и достоинство осанки поражали. Как взбудоражили бы они Рим! «Хотя, — подумал Антоний, — несомненно, они были с ней, когда она жила в Риме. Просто я никогда их не видел».
Трап был сделан из золота, кроме перил из редчайшего цитрусового дерева, а фаянсовая палуба усыпана лепестками роз, испускавшими слабый аромат, когда на них наступали. Все подставки, на которых стояли золотые вазы с павлиньими перьями или бесценные произведения искусства, были выполнены из слоновой кости, инкрустированной золотом. Красивые девушки, чьи формы просвечивали сквозь тончайшие ткани, провели гостей между колоннами к большой двустворчатой двери, украшенной мастерски выполненным барельефом. За дверью оказалась огромная комната с распахнутыми для вечернего бриза ставнями; на стенах из цитрусового дерева красовались великолепные инкрустированные узоры, на полу толстым слоем лежали розовые лепестки.
«Она смеется надо мной, — подумал Антоний. — Смеется надо мной!»
Клеопатра ждала, одетая теперь в несколько слоев газа разных оттенков, от темного янтаря нижнего слоя до цвета бледной соломы сверху. Стиль не греческий, не римский и не азиатский, а ее собственный — в талию, с широкой юбкой и узким лифом, обтягивающим ее небольшую грудь. Тонкие руки были скрыты широкими рукавами до локтей, оставляющими место для браслетов на предплечьях. На шее — золотая цепь, с которой свисала жемчужина размера и цвета клубники, заключенная в сетку из тончайшей золотой проволоки. Антоний сразу же обратил на нее внимание. Открыв рот от изумления, он перевел взгляд на лицо Клеопатры.
— Я знаю эту побрякушку, — сказал он.
— Наверняка знаешь. Цезарь дал ее Сервилии много лет назад как откупную, когда разорвал помолвку Брута
— Это правда, она сейчас на содержании у Аттика.
— А жена Цезаря, я слышала, покончила с собой.
— Кальпурния? Ее отец, Пизон, хотел выдать ее замуж за какого-то богача, готового заплатить состояние за привилегию лечь в постель с вдовой Цезаря, но она очень не хотела покидать Общественный дом. Вскрыла себе вены.
— Бедная женщина. Мне она всегда нравилась. Кстати, мне и Сервилия нравилась. Мне только не нравились жены «новых людей».
— Теренция Цицерона, Валерия Мессала Педия, Фабия Гиртия. Я могу это понять, — с усмешкой заметил Антоний.
Пока они разговаривали, девушки подвели группу восхищенных друзей Антония к соответствующим ложам. Когда гости расселись по местам, Клеопатра взяла Антония за руку, провела его к ложу внизу буквы «U» и посадила на locus consularis.
— Ты не против, если мы будем сидеть только вдвоем, без третьего? — спросила она.
— Конечно не против.
Как только он сел, внесли первую перемену блюд — такие деликатесы, что несколько известных гурманов из его компании в восторге зааплодировали. Крошечные птички, приготовленные для съедения целиком, с костями; яйца, фаршированные неописуемыми начинками; креветки жареные, копченые, тушеные и вареные с гигантскими каперсами и грибами; устрицы и гребешки, галопом доставленные с берега, и сотня других столь же восхитительных блюд, которые надо было есть руками. Затем внесли основные блюда: целые ягнята, жаренные на вертеле, каплуны, фазаны, мясо новорожденного крокодила (оно было великолепно, привело в восторг гурманов), тушеное мясо с незнакомыми приправами и целиком зажаренные павлины на золотых блюдах, заново покрытые перьями в том же порядке и с распущенными хвостами.
— В Риме Гортензий первым подал на банкете жареного павлина, — со смехом вспомнил Антоний. — Цезарь сказал, что на вкус он похож на старый армейский ботинок, только ботинок мягче.
Клеопатра тихо засмеялась.
— Это похоже на Цезаря! Дай Цезарю кашу из сушеного гороха, нута или чечевицы с солониной, и он уже счастлив. Гурманом не был.
— Однажды он макнул хлеб в прогорклое масло и даже не заметил.
— Но ты, Марк Антоний, ценишь хорошую еду.
— Да, иногда.
— Вино хиосское. Его пьют неразбавленным.
— Я хочу остаться трезвым, царица.
— И почему же?
— Потому что мужчине, имеющему с тобой дело, нужны мозги.
— Я считаю это комплиментом.
— Возраст не улучшил твою внешность, — заметил Антоний, явно не думая о том, как женщина может воспринять такие слова.
— Я очаровываю не внешностью, — спокойно ответила Клеопатра. — Цезаря привлекал мой голос, мой ум и мой статус царицы. Особенно ему нравилась моя способность к языкам, как и у него. Он научил меня латыни, а я научила его демотическому и классическому египетскому.