Антоний и Клеопатра
Шрифт:
— Хорошо, — сказал Антоний спустя несколько дней, раздраженный сверх всякой меры. — Я поведу свою армию и флот ближе к Италии. В Эфес. — Он исподлобья взглянул на Клеопатру. — То есть если у меня будут деньги. Это твоя война, фараон, значит, тебе и платить за нее.
— Я буду счастлива заплатить — при условии, что я стану сокомандующим. Я хочу присутствовать на всех военных советах, хочу иметь слово на советах. Хочу равного статуса с тобой. Это значит, что мое мнение будет более весомым, чем мнение любого римлянина, кроме твоего.
Им овладела огромная усталость. Ну почему вечно какие-то условия? Неужели он никогда не освободится от Клеопатры-повелительницы? Она ведь могла быть такой обворожительной, ласковой, такой хорошей собеседницей!
И совершенно не понимает римлян, зная близко только двоих. Ни Цезарь, ни Антоний не были типичными римлянами. И она обнаружит это, если будет настаивать на сокомандовании. Чувство справедливости говорило ему, что она должна иметь равные с ним права, поскольку финансирует это предприятие. Но никто из его товарищей не согласится предоставить ей такую привилегию. Антоний открыл было рот, чтобы сказать ей, чего она неминуемо добьется, но потом закрыл, так ничего и не сказав. Суровое выражение ее лица говорило, что она не потерпит возражений. В ее глазах зарождалась буря. Если он попытается намекнуть ей, чего можно ожидать исходя из опыта, последует одна из многочисленных ссор. Родился ли на свет человек, способный справиться с деспотической женщиной, обладающей неограниченной властью? Антоний сомневался. Покойный Цезарь, быть может, но он знал Клеопатру, когда она была еще очень молодой. Вот он действительно имел на нее такое влияние, что она не знала, как выйти из-под него. Теперь, спустя годы, она превратилась в камень. Еще хуже то, что она видела Антония в его самом плохом состоянии, доходившем почти до беспамятства, и воспринимала это как демонстрацию слабости. Да, он мог возразить ей что у нее нет ни армии, ни флота для достижения цели, но на следующий день она снова начинала его изводить.
«Я пойман, — думал он, — увяз в ее сетях, и нет способа освободиться, не отказавшись от попытки получить власть. В каком-то смысле мы хотим одного и того же — уничтожения Октавиана. Но она пойдет дальше, попытается уничтожить сам Рим. Я не позволю ей сделать это, но в данный момент не могу противостоять ей. Я должен выждать, сделать вид, что дам ей все, чего она хочет. Включая и совместное командование».
— Я согласен, — решительно сказал он.
Пусть все будет, как хочет Клеопатра, — на некоторое время. Опыт научит ее. Его штаб отвергнет ее. Но может ли он сам отвергнуть ее? Живя с ней, проводя с ней ночи в одной постели, может ли он ее отвергнуть? Время покажет.
— Ты тоже хочешь командовать, — продолжал он, — ты хочешь быть равной мне на военных советах.
Он чуть не всхлипнул.
— Я согласен, — повторил он.
И этим сжег все мосты. Пусть все будет так, как хочет Клеопатра. Может быть, тогда он обретет покой.
Антоний сразу сел писать письмо Агенобарбу, используя свой теперь уже не существующий титул триумвира. В нем он подробно перечислил свои требования к сенату и народу Рима: полная власть на Востоке, ни в чем не зависящая от сената; право собирать дань так, как он считает нужным, назначать правителей-клиентов, командовать любыми легионами, которые Рим пошлет восточнее реки Дрина; ратификация всех его действий, и еще одна ратификация — земель и титулов, которые он дал царю Птолемею Цезарю, царице Клеопатре, царю Птолемею Александру Гелиосу, царице Клеопатре Селене и царю Птолемею Филадельфу.
— Я назначил царя Птолемея Цезаря царем царей и правителем мира. Никто не может возразить мне. Более того, я напомнил сенату и народу Рима, что царь Птолемей Цезарь — законный сын бога Юлия и его наследник по закону. Я хочу, чтобы
Клеопатра была поражена. Темная сторона ее мгновенно исчезла.
— О, мой дорогой Антоний, они же перепугаются!
— Нет, они наложат в штаны, моя дорогая. А теперь подари мне тысячу поцелуев.
Она стала целовать его, вне себя от радости, что победила. Теперь все исполнится! Антоний начнет войну. Его письмо сенату было ультиматумом.
Два документа помчались в Рим: письмо и завещание Марка Антония. Гай Сосий отдал завещание на хранение весталкам, хранительницам завещаний всех римских граждан. Завещание считалось священным, его можно было открыть только после смерти завещателя. Весталки были хранительницами завещаний еще со времен царей Рима. Но когда Агенобарб сломал печать на письме Антония и прочел его, он выронил свиток, словно обжегшись. Прошло какое-то время, прежде чем он молча передал его Сосию.
— О боги! — прошептал Сосий и тоже бросил письмо. — Он что, с ума сошел? Ни один римлянин не имеет права совершить даже половину того, что сделал он! Незаконный сын Цезаря — царь Рима? Гней, ведь он это хочет сказать! А Клеопатра будет править от его имени? Он действительно сумасшедший!
— Или сумасшедший, или постоянно под действием каких-то зелий.
Агенобарб принял решение:
— Я не буду читать это письмо, Гай, это невозможно. Я сожгу его, а вместо него произнесу речь. Юпитер! Какое оружие это дает в руки Октавиану! Ведь весь сенат немедленно встанет на его сторону! Ему ничего не придется делать для этого!
— Ты не думаешь, — неуверенно предположил Сосий, — что Антоний специально поступает так? Это же объявление войны.
— Риму не нужна гражданская война, — устало проговорил Агенобарб, — хотя я подозреваю, что Клеопатра с удовольствием повоевала бы. Разве ты не понял? Не Антоний писал это, а Клеопатра.
Сосия охватила дрожь.
— Что нам делать, Агенобарб?
— Сделаем, как я сказал. Мы сожжем письмо, и я произнесу речь всей моей жизни перед этими жалкими, выжившими из ума стариками в сенате. Никто не должен знать, до какой степени Антоний находится во власти Клеопатры.
— Защищать Антония всеми силами, да. Но как освободить его от Клеопатры? Он слишком далеко от нас… О проклятый Восток! Это же все равно что пытаться достать радугу! Два года назад все выглядело так, словно возвратилось процветание, — сборщики налогов и предприниматели радовались этому. Но в последние месяцы я заметил перемены. Цари-клиенты Антония появляются и вытесняют римскую коммерцию. Прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как в казну поступали какие-нибудь дани с Востока.
— Клеопатра, — мрачно промолвил Агенобарб. — Это Клеопатра. Если мы не сможем оторвать Антония от Клеопатры, мы погибли.
— И он тоже.
К середине лета Антоний двинул свою огромную военную машину из Караны и Сирии в Эфес. Кавалерия, легионы, осадное оборудование и обоз медленно продвигались по Центральной Анатолии, потом вдоль извилин реки Меандр и к Эфесу. Вокруг этого небольшого красивого городка были построены лагеря для размещения людей, животных и техники. Все постепенно успокаивалось, а местные купцы и фермеры делали все возможное, чтобы извлечь хоть какую-то выгоду из той катастрофы, какую воплощали армейские лагеря. Плодородная земля, которая растила пшеницу и кормила овец, превращалась в бесплодную грязь и пыль в зависимости от погоды, а младшие легаты Антония, бесчувственные люди, вели себя еще хуже, отказываясь обсуждать состояние дел с местными жителями. Процветали грабеж и насилие, множились убийства из мести, потасовки — активное и пассивное сопротивление оккупантам. Цены подскочили. Началась эпидемия дизентерии. Каким образом римскому губернатору в прошлом удавалось собирать большие деньги? Он грозился, что в противном случае разместит в городе свои легионы. Пришедший в ужас город кое-как собирал нужную сумму.