Антоний и Клеопатра

Маккалоу Колин

Это был риторический вопрос: он знал, это Траллы и Пифодор.

— В Египет. Я хочу, чтобы ты увидел Клеопатру и убедил ее присоединиться ко мне в Антиохии еще до конца зимы. Ты сделаешь это?

— С удовольствием, Антоний, — ответил Фонтей, скрывал свое смятение. — Если здесь, на Коркире, есть корабль, способный пересечь Ливийский океан, я отправлюсь сейчас же. — И печально добавил: — Однако кошелек мой неглубок. Мне нужны деньги.

— Деньги у тебя будут, Фонтей! — заверил его Антоний, сияя от счастья. — О, Фонтей, спасибо тебе! Ты указал мне, что надо делать! Я должен использовать Восток, чтобы заставить Рим отвергнуть махинации Цезаря и его наследника!

Когда

Антоний проходил мимо комнаты Октавии, направляясь в свою комнату, он все еще был очень возбужден и полон желания как можно скорее доплыть до Антиохии. Нет, он не остановится в Афинах! Он поплывет прямо в Антиохию. Приняв решение, он открыл дверь в комнату Октавии и увидел ее, свернувшуюся калачиком на постели.

Он присел на край, убрал со лба жены прядь волос, улыбнулся.

— Бедная моя девочка! — нежно промолвил он. — Нужно было оставить тебя в Риме и не подвергать опасности, заставляя плавать в Ионическом море в период штормов.

— Утром мне будет лучше, Антоний.

— Может, и так, но ты останешься здесь, пока не сможешь вернуться в Италию, — сказал он. — Нет, не протестуй! Я не потерплю возражений, Октавия. Возвращайся в Рим и рожай нашего ребенка там. Ты скучаешь по детям, которые в Риме. А я не поеду в Афины, я прямо направляюсь в Антиохию, поэтому со мной ты поехать не сможешь.

Ей стало очень грустно. Она с болью смотрела в эти рыжие глаза. Откуда она узнала, непонятно, но это был последний раз, когда она видела Марка Антония, ее любимого мужа. Проститься на острове Коркира — кто бы мог предсказать такое?

— Я сделаю все, что ты считаешь лучшим, — сказала она, глотая слезы.

— Хорошо!

Он встал, наклонился поцеловать ее.

— Но я ведь увижу тебя утром, да?

— Увидишь, конечно увидишь.

Когда он ушел, она отвернулась, спрятала лицо в подушку. Нет, не для того, чтобы поплакать, — горе было слишком велико для слез. Впереди ее ждало одиночество.

Фонтей уехал первым. В гавани стояло сирийское торговое судно, которое тоже пережидало шторм. Поскольку его капитан в любом случае собирался плыть по Ливийскому морю, он сказал, что не прочь остановиться в Александрии за немалое вознаграждение. Его трюмы были забиты обитыми железом галльскими колесами для повозок, медными горшками из Ближней Испании, несколькими бочонками гарума. Пространства между ними были заполнены парусиной с земель племени петрокориев. В результате у его судна была низкая осадка, что увеличивало его остойчивость. Капитан был рад отдать свою каюту под кормой этому щеголю сенатору с семью слугами.

Фонтей помахал Антонию рукой на прощание, до сих пор еще не придя в себя. Все получилось совершенно неправильно! Каким самоуверенным он был, считая, что может читать мысли Антония, не говоря уже о том, чтобы манипулировать им! Почему у этого человека такая идея фикс — его удача? Иллюзия, вымысел. Фонтей не верил, будто удача существует сама по себе, что бы ни говорили люди об удаче Цезаря. А Антоний не хотел видеть истины, он сосредоточился на удаче. Удача! И Клеопатра! О боги, о чем он думал, выбирая ее своим советником по Востоку? Она же обманет его, и он еще больше запутается. В ее венах течет кровь царя Митридата Великого вместе с выводком убивающих, безнравственных Птолемеев и несколькими парфянами в придачу. Для Фонтея она была квинтэссенцией всего самого худшего на Востоке.

Фонтей был согласен на гражданскую войну, если эта война необходима, чтобы отделаться от Октавиана. И единственным человеком, способным побить Октавиана, был Марк

Антоний. Но не тот Антоний, какого Фонтей знал последние годы. Для этого нужен был Антоний времен Филипп. Клеопатра? О. Антоний, плохой выбор! Фонтей был в дружеских отношениях с вдовой Цезаря Кальпурнией до того, как она покончила с собой. И Кальпурния нарисовала ему исчерпывающий портрет Клеопатры, с которой она познакомилась в Риме, как и другие женщины. Этот портрет никак не вселял надежду в посланца Антония.

Он прибыл в Александрию после месячного плавания из-за шторма, заставившего их провести шесть дней в Паретонии. Что за город! Капитан нашел там лазерпиций и выбросил за борт парусину, чтобы освободить место для двадцати амфор с этим растением.

— Я сделал себе состояние! — торжествующе похвастался он Фонтею. — Если Марк Антоний будет жить в Антиохии, начнется такая разгульная жизнь, что я смогу за одну только дозу запрашивать целое состояние! А в амфоре несколько тысяч ложек этого снадобья. О счастье!

Хотя Фонтей не бывал в Александрии, на него не произвела особого впечатления безусловная красота города, его широкие улицы. Он подумал, что Меценат назвал бы Александрию пустыней с прямыми углами. Однако благодаря страсти каждого последующего Птолемея воздвигать новый дворец Царский квартал был великолепен. По меньшей мере два десятка дворцов плюс зал для аудиенций.

Там, среди блеска золота, которое приводило в трепет каждого римлянина, видевшего это, он встретился с двумя марионетками. Это единственное слово, которое он сумел найти для них. Они были застывшие, деревянные и раскрашенные. Пара кукол, сделанных в Сатурнии или Флоренции. Невидимый хозяин управлял ими с помощью веревочек. Аудиенция была короткой. Его не попросили изложить суть дела, только разрешили передать привет от триумвира Марка Антония.

— Ты можешь идти, Гай Фонтей Капитон, — сказала кукла с белым лицом, сидящая на троне, расположенном выше.

— Мы благодарим тебя за визит, — сказала кукла с красным лицом, сидящая на троне, расположенном ниже.

— Слуга сопроводит тебя отобедать с нами сегодня вечером.

Без макияжа и атрибутов это были два человека маленького роста, хотя мальчик обещал стать высоким. Фонтей знал его возраст — десять лет, но подумал, что он выглядит на тринадцать или четырнадцать, хотя его половая зрелость еще не соответствовала этим годам. Живой портрет Цезаря! Еще один игрок на сцене будущего и неожиданная, но очень веская причина, почему Антоний не должен общаться с этой женщиной. Цезарион был единственным объектом ее любви. Любовь отражалась в ее великолепных золотистых глазах каждый раз, когда она смотрела на сына. В остальном она была тощей, маленькой, почти безобразной. Ее спасали глаза и красивая кожа. И голос, низкий, мелодичный и умно используемый. Оба говорили с ним на безупречной латыни.

— Марк Антоний послал тебя, чтобы ты предупредил нас о его приезде? — с живостью спросил мальчик. — Я так скучаю по нему!

— Нет, царь, он не приедет сюда.

— О-о!

Лицо померкло, он отвел глаза.

— Какое разочарование, — заметила мать. — Тогда почему ты здесь?

— К этому времени Марк Антоний должен уже быть в Антиохии, — сказал Фонтей, отметив, что пресноводная креветка безвкусна. Если прямо у ее ног плещется Наше море, почему она не пошлет свой рыболовецкий флот ловить креветки в соленой воде? Пока его ум был занят разгадыванием этой загадки, язык продолжал говорить: — Он планирует остановиться там по двум причинам.