Антрополог на Марсе
Шрифт:
Когда я с 1966-го по 1990-й год работал в психиатрической лечебнице, то видел немало больных, перенесших лоботомию. Они выглядели намного хуже Лепке и походили на живые трупы. [60]
В восьмидесятые годы XIX столетия было сделано предположение, что в лобных долях головного мозга существуют «нездоровые» нервные пути, способные вызвать психические болезни. Этим соображением руководствовался и Мониш, считая, что человека можно излечить от психического расстройства, перерезав эти пути. Но даже если Мониш в этой части и прав, пользы от лобных долей несравнимо больше. Вместе с тем нельзя не признать, что чувство долга, добросовестности, ответственности неизменно давит на человека, и все мы время от времени испытываем желание освободиться от этого натиска, хотим отдохнуть от деятельности наших лобных долей, стремимся к «празднику чувств», к дионисии. [61]
60
Негуманному методу лечения психических заболеваний (лейкотомии и лоботомии) положило конец открытие транквилизаторов, которые (как раньше психохирургия) стали рассматриваться как чисто терапевтические средства без побочных эффектов. Есть ли большая разница (в неврологических и этических аспектах) между психохирургией и транквилизаторами — неприятный, неудобный вопрос, который детально никогда не рассматривался. Транквилизаторы действительно лечат психические расстройства, приносят больному успокоение, но состояние это нередко напоминает упокоение. К тому же довольно часто больной попадает в зависимость от этих лекарственных препаратов. — Примеч. авт.
61
Дионисии — в Древней Греции празднества в честь Диониса, бога виноградарства и виноделия (торжественные процессии, состязания драматургов, поэтов и хоров). — Примеч. перев.
62
Хотя в медицинской литературе первое описание незавидных последствий повреждения лобной доли началось с истории Гейджа, существуют и более ранние описания изменений психики и характера человека, которые можно ныне приписать аналогичному повреждению. Один такой случай описан в книге Литтона Стрэчи «Жизнь, болезнь и смерть доктора Норта» («The Life, Illness, and Death of Dr. North»). Доктор Норт, мастер (глава) Тринити-Колледжа Кембриджского университета, живший в XVIII веке, был человеком строгой морали и пунктуальным до мелочей. Он отличался жестким характером и в отношениях с подчиненными был груб и несдержан. Его боялись и ненавидели. Но вот однажды у него случился инсульт, в результате чего парализовало левую сторону тела. Одновременно произошли изменения в его психике. Лежа в своей постели, он допекал посетителей потоком легкомысленных рассуждений, пикантными историями и неприличными анекдотами. Когда изумленные посетители пожимали плечами, не зная, как реагировать, он громоподобно смеялся. После того как у него начались эпилептические припадки, он объявил, что единственное избавление от страданий — это вино. Аскет, человек строгой морали, теперь стал с вожделением пить стакан за стаканом крепкий херес. Все эти симптомы свидетельствуют о том, что у мистера Норта в результате удара получили повреждения и лобные доли мозга. — Примеч. авт.
В марте 1973 года в своих записях я отметил, что «игры, песни, стихи помогают Грегу сосредоточиться, ибо они несут организованное начало — ритм и поток устойчивых связей». Делая эту запись, я вспомнил о своем пациенте Джимми, страдавшем амнезией. Когда он посещал церковную службу, то буквально преображался, преисполняясь смыслом происходившего и воспринимая «органическое единство», подавлявшее амнезию. [63] Приведу и другой пример. Один из моих пациентов, музыковед, страдавший амнезией, ставшей следствием энцефалита височной доли, уже через несколько секунд не мог вспомнить, что ему сообщили. Однако он безошибочно исполнял сложные музыкальные пьесы и даже, импровизируя, играл на органе. [64]
63
Природа «органического единства» — одновременно и динамическая и семантическая, — являющаяся главной при восприятии стихов, музыки и других метрических форм, была проанализирована Виктором Цукеркандлом в книге «Звук и символ» («Sound and Symbol»). Автор отмечает, что особенностью динамико-семантической структуры является то, что каждая ее часть ведет органично к следующей и в то же время связана и со всеми другими частями. Такие структуры обычно не могут быть восприняты или усвоены по частям, а могут быть восприняты и усвоены только как единое целое.
64
Этот человек (англичанин) стал героем фильма «Узник сознания» («Prisoner of Consciousness»), поставленного Джонатаном Миллером на студии Би-Би-Си в ноябре 1988 г.
Подобными способностями обладал и Грег: он не только прекрасно помнил песни шестидесятых годов, но и мог выучить новые. Запоминал он и шуточные стихи и рекламные песенки, услышанные по радио и телевизору. Однажды я прочел ему такое четверостишие:
Замолчи, замолчи, сорванец, Иль придет тебе ужасный конец. Будешь орать — повредишься умом, И тебя прибьют топором.Грег повторил четверостишие без запинки, а узнав, что стишки я сочинил сам, весело рассмеялся и сказал, что они напоминают ему ужасы Эдгара Аллана По. Правда, через две минуты четверостишие он забыл, но я напомнил ему рифмованные слова, и тогда он четверостишье повторил. После двух-трех репетиций стихи Грег запомнил и потом всякий раз, когда я приходил в госпиталь, читал мне это четверостишие.
Можно задаться вопросом: чем объяснить ту легкость, с которой Грег запоминал шуточные стихи и рекламные песенки — их простотой или эмоциональным подъемом, который они у него вызывали? Отвечу так: не вызывает сомнения, что музыка оказывала на него благотворное действие, была «дверью» в мир эмоций и чувств, которые обычно он не испытывал. Когда Грег слушал музыку, он казался здоровым. Даже показания его электроэнцефалограммы становились ритмичными, если запись производилась под сопровождение музыки. [65]
65
Другой пациент Уильямсбриджского
С помощью песенок Грег смог запоминать и простейшую информацию, которую я включал в текст, — и не только запоминать вместе с песенкой, но и отъединять ее по моей просьбе, опуская остальной текст. Но если Грегу по силам отделять из текста, положим, включенную в него дату (к примеру, «сегодня 9 июля 1985 года»), то идет ли это на пользу ему, потерявшему чувство времени и живущему только текущим моментом? Задавая себе в то время этот вопрос, я ответил на него отрицательно. Задавался я и другими вопросами. Могут ли песни особой проникновенности, подобранные с учетом индивидуальности пациента и рассказывающие ему об окружающем мире, принести намного большую помощь, чем развитие, прямо скажем, невеликой способности отделять от текста простейшую информацию по заданию наблюдателя? Могут ли песни не только сообщать такому пациенту, как Грег, отдельные сведения, но и развить у него чувство времени, причастность к происходящим событиям, могут ли стать питательной средой для мышления и эмоций? Эти вопросы остаются пока без ответа.
Убедившись, что Грег усваивает уроки, и заручившись согласием лечащего врача, я связался со специалистами Еврейского института слепых Америки, с тем чтобы Грега научили читать с помощью шрифта Брайля. Договорились, что с Грегом станут заниматься четыре раза в неделю. Однако меня ожидало разочарование. Грегу занятия не дались. Казалось, он был до крайности удивлен, что ему навязывают занятия, в которых он не нуждается. «Разве я слеп?» — возмущался он. Ему попытались объяснить положение дел, на что он ответил с безукоризненной логикой: «Если я слеп, то узнал бы об этом первым». Специалисты пожаловались на то, что такого трудного пациента они до сих пор не встречали. Занятия прекратились. Меня охватило чувство беспомощности: у Грега не было потенциальных возможностей изменить свое состояние к лучшему.
К тому времени Грег прошел очередные психологические и нейропсихологические исследования, которые показали, что он инфантилен, чужд всяким эмоциям, за исключением редких случаев бессмысленной эйфории, а его умственные способности примитивны. Впрочем, это было заметно и без специальных исследований, однако я полагал, что он все же не чужд здравого смысла и не лишен эмоциональных переживаний. Грег мне говорил: «Физические недостатки — большая помеха в жизни. Моя жизнь не похожа на полноценную». В то время у всех на слуху была история Карен Энн Квинлен, впавшей в коматозное состояние. Когда по телевизору или радио рассказывали о ней, Грег становился меланхоличным и казался расстроенным. Несмотря на мои расспросы, он не сумел (а может быть, постеснялся) объяснить мне доходчиво, почему его заинтересовали передачи о Карен, но я чувствовал, что он отождествляет ее трагедию со своим собственным положением. Впрочем, может, я ошибался, и у меня создалось предвзятое мнение о способности Грега переживать и испытывать сострадание к чужому несчастью — ведь тесты показали обратное: «чужд всяким эмоциям». Но чего можно ждать от больного во время официальных, формальных тестов, если вся его жизнь проходит в лечебнице? Общаясь с Грегом, помимо его общительности в компании, я не раз обращал внимание на его впечатлительность и доброжелательность к окружающим. Несмотря на болезнь, Грег не лишился индивидуальности, не лишился духовных ценностей. [66]
66
В отличие от Грега, мистер Томпсон (чью историю я описал в книге «A Matter of Identity»), который также страдал амнезией и синдромом лобных долей, часто казался «бездуховным». Он тоже был по-своему остроумен, но остроты его были грубы, вульгарны и, как правило, неуместны и даже обидны для окружающих. Не совсем ясно, за счет чего Грег, по сравнению с мистером Томпсоном, сохранил большую духовность — за счет лучшего физического состояния или за счет своих личных моральных качеств, развитых до болезни. Мистер Томпсон, по отзывам сослуживцев, и до болезни не отличался кротостью нрава, а Грег, хотя и ушел из дому, не ужившись с родителями, был по натуре добрым и приветливым юношей. — Примеч. авт.
Когда Грег поступил в Уильямсбриджский госпиталь, он казался в меру сообразительным, достаточно остроумным и не потерявшим присутствия духа. Его стали лечить, однако ни одна из программ не принесла результата. У врачей постепенно сложилось мнение, что Грег неспособен даже в малейшей степени бороться со своими болезнями. Прошло время, и лечение по существу прекратили. Грега предоставили самому себе. Он все дольше оставался один, реже выезжал из палаты и почти перестал общаться с другими больными.
Время для него не существовало. И немудрено. В госпитале для хронических больных потерять чувство времени может и человек, не страдающий амнезией. В таких госпиталях один день похож на другой: подъем, туалет, завтрак, свободное время (палата, холл или дворик), ланч, настольные игры, обед, сон. Можно посмотреть телевизионную передачу, но, как правило, пациентов таких лечебниц к телевизору не влечет. В отличие от многих, Грег нередко проводил время у телевизора. Он «смотрел» вестерны, мыльные оперы, музыкальные передачи, а вот к новостям интереса не проявлял. Остановившись в своем развитии, Грег в беседе оперировал давнишними фактами, пользуясь знаниями шестидесятых годов, но со временем и эти знания блекли, хотя для прогрессии амнезии медицинских предпосылок не наблюдалось.
В 1988 году с Грегом, хотя он и принимал антиконвульсивные препараты, случился припадок, в результате чего он сломал ногу. Однако он не пожаловался на боль и даже не заметил, что получил повреждение. Травму обнаружили лишь на следующий день, когда он попытался встать на ноги. Вероятно, Грег, сломав ногу, боль, естественно, ощутил, но, найдя для ноги удобное положение, о боли начисто позабыл, так и не сообщив, что сломал ногу. Такое поведение Грега походило и на неведение того, что он слеп. Когда Грег потерял зрение, то, вполне вероятно, в первые месяцы после этого, испытывая галлюцинации (что характерно в этот период для людей, потерявших зрение), скорее всего обратил внимание на необычные ощущения. Однако при длительном отсутствии всяких зрительных восприятий человек, страдающий амнезией, может забыть, что слеп. Это и произошло с Грегом. Не понимая, что слеп, он не осознал и того, что повредил ногу. Он жил лишь текущим моментом.