Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Необходимо подчеркнуть, что песни-пародии хотя и не возвеличивали облик поэта, тем не менее способствовали усилению его популярности в народной среде, особенно в 1930-е годы, когда не поощрялось (хотя и не запрещалось) упоминать имя Есенина. Важен сам факт создания песен подобным фольклорным способом, когда неизвестный автор отталкивается от авторского текста и привносит в него свои мировоззренческие установки, индивидуальное понимание смысла жизни и роли личности в истории и повседневных бытовых коллизиях, пусть даже с легким подтруниванием над своим персонажем. Словом, уже факт выбора есенинского текста в качестве исходного материала и первоисточника свидетельствует о внимании к поэту вообще и о наиболее сильном созвучии русской душе конкретного избранного произведения. Известно, что стихи Есенина были наиболее любимы
Об «уголовной публике» размышлял в 1991 г. Абрам Терц в статье «Отечество. Блатная песня…»: «Но есенинская печать лежит на этих бастардах его национальной лирики. Перелистываем его “Письмо матери” (“Ты жива еще, моя старушка?…”), “Ответ” (“Ну, а отцу куплю я штуки эти…”), “Письмо деду” (“Но внук учебы этой не постиг…”) и другие стихотворения Есенина того же сорта и сравним с блатными песнями – с воображаемыми письмами из лагеря старухе-матери в деревню. Как и что отвечает вор своей патриархальной крестьянской родине?». [2089] Автор привел три других куплета той же версии народной песни-переделки, сопровождая их своими краткими комментариями:
Ты пишешь, что корова околела
И не хватает в доме молока…
Ну ничего, поправим это дело:
Куплю тебе я дойного быка.
Цинично? Безжалостно? А что еще он может ей купить и прислать, загибаясь на каторге?…
С работой обстоит у нас недурно:
Встаем с утра, едва проглянет свет.
Наш Ленька только харкает по урнам,
А я гляжу, попал он или нет.
…Ты пишешь, чтоб прислал тебе железа,
Что крышу надо заново покрыть.
Железа у нас тоже не хватило,
И дырки хлебом придется залепить… [2090]
Лариса Сторожакова привела безымянную вариацию «дворовой песни» на есенинский сюжет «Ответ матери»:
Пишу тебе, мой дорогой Сережа,
Истосковалась по тебе, сыночек мой.
Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже,
А в октябре вернешься ты домой.
Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
А лагерь выглядит суровым и седым,
А как у нас на родине в Рязани
Вишневый сад расцвел что белый дым.
А поутру, как выгонят скотину,
Зазеленеет в поле сочная трава.
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.
А там вдали, под самым косогором,
Плывет, качаясь, в небе полная луна.
По вечерам поют девчата хором
И по тебе скучает не одна.
Придут ко мне, облепят, словно пчелы,
Когда же, тетенька, вернется ваш Сергей?
А у одной поблескивают слезы,
Берет свое печаль прошедших дней.
А я стою и тихо отвечаю:
Придет, когда пройдет осенний листопад.
Сережа наш покинет шумный лагерь,
А в октябре воротится назад.
На этом я писать тебе кончаю.
Желаю я тебе скорей отбыть свой срок.
До октября, до скорого свиданья.
До октября, любимый мой сынок. [2091]
Выбор среди всех месяцев календаря именно октября в песне мог быть случайным либо совпадающим с намеченным сроком возвращения домой арестанта, либо обусловленным есенинским временем действия в «Пугачеве» и в строках «Жалко им, что октябрь суровый // Обманул их в своей пурге» (I, 170 – «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», 1922), либо намеком на Октябрьскую революцию. Октябрь упомянут в «дворовой песне» четырежды, подкреплен образом проходящего осеннего листопада; он является хронологическим лейтмотивом, репрезентирующим главную идею ожидания, характерную для фольклорных песен и стихотворения Есенина. В есенинском «Письме матери» (1924) идея возвращения приурочена к весне как к поре обновления и выражена словесно: «Я вернусь, когда раскинет ветви // По-весеннему наш белый сад» (I, 180). Однако неизвестный создатель народно-песенного текста дополнительно выказывает хорошее знание подробностей жизни поэта и его матери, допускает аллюзии не только на конкретный есенинский первоисточник, но и проекции на совокупность характерной лирической образности Есенина – ср., напр.: «Вишневый сад расцвел что белый дым»
Упоминание в песне тюремного лагеря [2092] шло вразрез с реальной биографией Есенина, но типизировало героя (впрочем, текст песни обращен к Сереже, никак не названному по фамилии). Это была характерная примета Сталинской эпохи, позволяющая приблизительно датировать песню, и Л. Сторо-жакова комментирует: «В лагерь Есенина посадила людская молва. Как без лагеря! Зато в живых оставили». [2093] Указание на пьяный поступок отца также не рисует правдиво высоконравственный облик А. Н. Есенина, зато прочерчивает характерную для фольклорного сознания цепочку «яблочко от яблони недалеко падает», «сын пошел в отца», чем снимает часть вины с заключенного. И тут особенно удачен оформленный как типично фольклорный символ «кудрявой рябины» (ср. с «кудрявой рябинушкой» народных песен и с есенинскими «Покраснела рябина…», 1916; «Не от холода рябинушка дрожит…», 1917 – I, 100; IV, 161). Главный персонаж песни представлен в нескольких социальных ролях: как заключенный, как сын, как неженатый мужчина (в фольклоре равный «доброму молодцу», которого «все девки любят, любят-приголубят»), – и все эти ипостаси (кроме центральной) не соответствуют действительному облику Есенина и являются народно-поэтическими.
Что касается есенинского стихотворения «Ответ матери» и его многочисленных фольклорных переделок и вариаций на «заданную тему», то известен еще один уникальный текст, представленный филологом-публикатором Г. И. Шипулиной (без ссылки на источник хранения) как действительное материнское письмо – стихотворное произведение Т. Ф. Есениной. Даже без уточнения реальности существования материнского стихотворения, даже если бы оно оказалось выдумкой, чрезвычайно важным становится сам факт такого явления или веры в его достоверность. Предлагается текст реальной матери поэта (или придуманный от ее лица); он создан в рамках фольклорной поэтики – в стилистике песни-сна, с диалектной орфоэпией, наполнен элегической грустью и пронизан мотивом извечной сыновней вины перед родителями. Публикатор пишет:
Нам удалось отыскать стихотворение Татьяны Федоровны, очевидно, единственное в ее жизни; записано оно со слов матери спустя полгода после смерти сына:
Он во сне ко мне явился,
Со мной духом подлился.
Он склонился на плечо,
Горько плакал – горячо:
«Прости, мама, – виноват!
Что я сделал – сам не рад».
На головке большой шрам.
Мутить рана, помер сам.
(Примечание: «Покончил самоубийством».) [2094]
Фольклорные и литературные истоки образа «дойного быка»
В русском народе известна сказка про «стельного барина» (или попа), которого обманывает его работник (СУС 1739). В сборнике А. Н. Афанасьева «Руссие заветные сказки» (1862) имеется текст «Как поп родил теленка» (№ 38). [2095] Также широко распространена частушка с концовкой: «А работник отвечает: // Не доил еще быка». Не случайно некоторые переделки есенинского стихотворения включают образ «дойного быка» (см. выше).
Антиклерикальная направленность, поданная в духе фольклорного высмеивания мужского персонажа как способного к молочному вскармливанию, ощутима в строке Есенина: «Господи, отелись!» (II, 52 – «Преображение», 1917).
Возможно, к свадебной истории 1917 г. относится следующий фрагмент «Из воспоминаний старшей сестры А. Ганина Елены Алексеевны» – с описанием зарождения образа «дойного быка»:
Помню, как Есенин и Райх и с братом приезжали к нам. <…> А Есенин хорошо играл на хромке, подарил ее Федору, хромка с зелеными мехами. Долго лежала, потом пропала.
Федор на ней играл и частушки сочинял:
Эх вы, сени, мои сени,
не сплясать ли трепака?
Может быть, Сергей Есенин
даст нам кружку молока?…