Антропологическая психология Бориса Ананьева
Шрифт:
В Институте мозга разрабатывались проблемы физиологии, биохимии, гистологии и морфологии мозга, психологии, рефлексологии и педологии. Наряду с этими академическими исследованиями здесь в 1920-е годы и первой половине 1930-х годов ставились необычные опыты по телепатии, ясновидению, внушению, экстрасенсорике (В. М. Бехтерев, Л. Л. Васильев), биографической ритмологии (Н. Я. Пэрна). В институте был создан один из первых очагов психологии и физиологии труда в нашей стране, включая Бюро профессиональной консультации (В. М. Бехтерев, А. Ф. Кларк). В институте проводились комплексные лонгитюдные исследования развития ребенка от рождения до юношеского возраста, сравнительно-психологические исследования онтогенеза младенцев и детенышей животных. Действовал Музей нервной системы и Пантеон мозга, где собирали коллекцию мозгов умерших из числа выдающихся людей России (Логинова, 1993, 2006).
Жизнь била ключом. Институт привлекал к себе неординарных людей – ученых, деятелей искусств, практических работников разных сфер деятельности.
Никто не знает теперь, общался ли Борис Ананьев с Бехтеревым лично, но, несомненно, он встречался с ним. Есть одна небольшая его статья (в соавторстве с А. В. Дубровским), посвященная годовщине со дня смерти В. М. Бехтерева и свидетельствующая о возвышенном отношении к нему авторов. Они, тогда аспиранты Института мозга, восхищались мощью характера и таланта Владимира Михайловича, силой и широтой его жизни. «Имя В. М. Бехтерева есть символ целой грандиозной эпохи перестройки современной науки о личности человека на основах материализма» (Ананьев, Дубровский, 1928, с. 1092).
1928 и 1929 гг. были трудными, чрезвычайно насыщенными и судьбоносными для Б. Г. Ананьева. В 1927 г. он досрочно сдал государственные экзамены, а в июне 1928 г. защитил дипломную работу «Эволюция миросозерцания и мироощущения в юности» в Горском педагогическом институте. Она не сохранилась, и судить о ней можно только по названию, которое указывает на интерес Бориса Ананьева к проблеме внутреннего мира индивидуальности. Как оказалось, этот интерес сохранился до конца его жизни и по-разному проявлялся в конкретных исследованиях и теоретических обобщениях.
Борису Ананьеву хотелось продолжить учение в области психологии. Для этого был окончательно выбран бехтеревский Институт мозга, к которому он фактически уже приобщился ранее. 1 марта 1929 г. Б. Г. Ананьев был официально зачислен в аспирантуру Института мозга в лабораторию возрастной рефлексологии (рефлексологии детства). Его научным руководителем стала В. Н. Осипова, ученица В. М. Бехтерева. По свидетельству Ольги Евгеньевны Короли, жены Б. Г. Ананьева, поступление в Институт мозга Борис Герасимович считал важнейшим событием жизни. Так оно и было. Настоящая научная жизнь началась здесь. В бехтеревском же институте сформировалось и научное мировоззрение, основы собственной концептуальной системы Ананьева.
В своей дальнейшей жизни Б. Г. Ананьев не раз обращался к идеям и научным достижениям В. М. Бехтерева и его школы и, несмотря на критическое отношение к характеру его мировоззрения, всегда высоко оценивал главную, антропологическую, нацеленность В. М. Бехтерева на всестороннее и объективное изучение человека как материального носителя психики. Знакомство с историей психологической науки приводит к выводу о преемственности научных школ Б. Г. Ананьева и В. М. Бехтерева не только в принципах исследования, но и в стиле научного поведения ученых (Логинова, 1990, 2006). Их отличали демократизм, общественная активность, живая связь с современностью Они были самозабвенно увлечены наукой, стремились связать ее с практикой медицины, образования, производства. И Бехтерев и Ананьев были талантливыми педагогами, воспитателями новых поколений ученых и практиков.
Сотрудники института очень скоро оценили выдающиеся способности Б. Г. Ананьева и признали в нем не ученика, а равноправного коллегу. Энергичный и увлеченный, полный идей и чувств, готовый к действию, он везде успевал и всем интересовался. Активно участвуя в работе Методологической комиссии Института мозга (его избрали ее ученым секретарем), Ананьев основательно штудировал философские труды Гегеля и Маркса, изучал работы Н. Е. Введенского, И. П. Павлова, А. Н. Северцова, А. А. Ухтомского, Ч. Шеррингтона, конечно же, В. М. Бехтерева, зарубежных и отечественных психологов того времени.
На рубеже 1920-1930-х годов Б. Г. Ананьев обдумывал и формулировал принципы организации научного труда и организации личной жизни ученого. В его самых ранних сочинениях виден отсвет интенсивной внутренней работы, которая привела к созданию личной философии человека науки. Принципами этой личной философии явились демократизм и коллективизм научного труда, взаимодействие научных школ, неприятие «школьного шовинизма», когда превозносят только собственные достижения и точку зрения и не желают видеть достоинства и результаты коллег из других школ. «Максимум творческого эффекта в науке возможен только при ликвидации всяких феодальных пережитков в науке (например, „школьного шовинизма“, „борьбы за кафедры“) и при полном организованном сотрудничестве различных отделов и методик единой науки с единым познавательным методом» (Ананьев, 1930а, с. 73). В ранних статьях Ананьев высказывает мысли, имеющие методологическое значение. Он считает, что «методология и логика данной науки есть основная проблема научного строительства в наших условиях. Систематическая разработка их есть дело углубленного, творческого длительного процесса; поэтому вопрос об организации этого процесса, кристаллизации его в систему есть основное
Время, в которое начал свою самостоятельную научную деятельность Б. Г. Ананьев, отличалось невероятным динамизмом. Уже на первом этапе научного пути и во всей последующей научной деятельности он был активным участником методологических дискуссий, более того, одним из организаторов и руководителей Методологической комиссии Института мозга, которая вела интенсивную работу по подготовке к задуманному еще В. М. Бехтеревым Всесоюзному съезду по изучению поведения (его часто называют «поведенческий») [4]
4
Съезд состоялся в самом начале 1930 г. и вошел в историю науки как заметная веха в становлении советской психологии (подробнее см.: Богданчиков, 2011).
В методологических дискуссиях рефлексологов 1928–1929 гг. сначала проявлялся нигилизм по отношению к психологической науке и сознанию как ее предмету. Ананьев тогда характеризовал отношение рефлексологии к эмпирической психологии как отношение химии к алхимии [5] , однако утверждал, что «проблема сознания принципиально важна сама по себе. отрицать психику и сознание и сводить их к простейшим формам соотносительной деятельности – недопустимый методологический просчет.» (Ананьев, 1929 г, с. 33). В докладах и статьях 1929 г. он высказал принципиальные положения будущей теории психического развития человека: о необходимости изучать конкретного целостного человека, о том, что биологическое в человеке существует в виде опосредованного социогенезом органического субстрата жизнедеятельности; а общество – не только среда, но и специфическая форма существования человека. «Общество есть та орбита для индивидуального человека, которая постоянно переформирует его анатомо-физиолого-биохимический материал в социально-необходимые формы и тем самым составляет основание его развития» (Ананьев, 1929в, с. 19). Еще оставаясь рефлексологом, Ананьев подчеркивал, что порочна не сама психологическая проблематика, а идеалистическое ее понимание, при этом он утверждал, что сознание – это высшая форма поведения.
5
Подчеркнем, что здесь идет речь не вообще о психологии, а только об эмпирической психологии, отличающейся дуализмом в понимании предмета психологической науки.
Сформулированные в дискуссиях позиции бехтеревцев были представлены на Всесоюзном съезде по изучению поведения человека. Б. Г. Ананьев был избран ответственным секретарем ленинградского оргкомитета съезда, а затем вошел в секретариат съезда в качестве представителя от Ленинграда. На общей секции съезда именно он прочитал представленный от Института мозга доклад.
В период конца 1920 – начала 1930-х годов Ананьев не раз писал о методологии психологии, что обусловлено коренными переменами во всем строе российской науки в связи с ее реконструкцией согласно политике правящей Коммунистической партии. До сих пор острый отклик вызывает ранняя статья Б. Г. Ананьева «О некоторых вопросах марксистско-ленинской реконструкции психологии» (Ананьев, 1931). В ней молодой ученый высказал самокритику и критику в адрес советских психологов. В частности, он писал о себе: «Я пленился внешней видимостью объективизма рефлексологических понятий. Я наивно предполагал в то время (в 19281929 гг.), что преодоление биологизма в рефлексологии означает ее решительную марксистскую реконструкцию, а признание проблемы сознания и психики предметом рефлексологии (отождествленной мною тогда с материалистической наукой вообще) делает излишним существование психологии.» (там же, с. 329). Но главное в статье не критика, а очерк программы развития психологической науки в советской стране. Ананьев указал на необходимость разработки теории и при этом на отсутствие историко-психологических исследований и исследователей в этой области, на необходимость определить предмет и методы психологии в новых условиях. Он отметил также необходимость соотнесения психологии с логикой и идеологией, чтобы понять специфику ее предмета. Б. Г. Ананьев выступил за утверждение принципа историзма, понимание причинной связи развития психологической науки с изменениями в общественном развитии. Автор статьи обратил внимание на идеи К. Маркса об историзме природы человека, о том, что история промышленности, производительных сил общества является детерминантой истории человеческой психологии. В духе времени он выступал за классовый подход в исследовании личности и необходимость изучать современников – людей нового общества.