Анжелика и ее любовь
Шрифт:
– Ты стреляла из большого пистолета.
– Это я просто так, чтоб было веселее.
– Но ведь на войне весело, – сказала Онорина. Она была явно разочарована.
– Как, – вскричала Анжелика, – неужели тебе нравится слушать грохот выстрелов, видеть раненых, убитых?
– Да, нравится, – подтвердила Онорина.
Анжелика смотрела на нее с изумлением – ведь матери всегда удивляются, впервые открывая для себя внутренний мир своих детей.
– Но.., мне казалось, ты была опечалена, когда увидела, что Колючий Каштан…
Девочка
– Да, бедный Колючий Каштан – ведь он умер.
Но она тотчас же заулыбалась снова.
– Зато как интересно, когда все вокруг кричат, бегают, падают. И все такие сердитые. Дым хорошо пахнет, и ружья стреляют: бах! бах! бах! Ты споришь с господином Маниго, и он становится весь красный.., и ты меня везде ищешь, а потом обнимаешь крепко-крепко… Ты меня очень любишь, когда война. Загораживаешь меня собой, чтобы солдаты меня не убили. Потому что ты не хочешь, чтоб я умерла… Я ведь живу еще очень-очень мало, а ты уже долго…
Слушая эту речь, Анжелика испытывала одновременно и беспокойство, и гордость.
– Не знаю, может быть, во мне говорит материнское тщеславие, но мне кажется, она высказывает суждения, необыкновенные для своих лет.
– Когда я вырасту, – продолжала Онорина, пользуясь тем, что наконец-то ее со вниманием слушают, – я всегда буду воевать. У меня будет конь и сабля и два пистолета… Как у тебя, – сказала она, посмотрев на Жоффрея де Пейрака,
– но у моих рукоятки будут золотые, и я буду стрелять еще лучше.., еще лучше, чем ты, – заключила она, с вызовом глядя на мать.
Подумав, она добавила.
– Кровь красная. Это красивый цвет.
– Но ведь это ужасно.., то, что она говорит, – прошептала Анжелика.
Граф де Пейрак смотрел на мать и дочь и улыбался. Его и радовало, и удивляло, что они настолько разные. Рядом с девочкой Анжелика с ее нежностью и материнской любовью выглядела такой мягкой, такой простодушной. Нет, она никогда не была – не могла быть – грозной соперницей госпожи де Монтеспан или предводительницей бунтовщиков, скачущей во главе своего войска по лесным дорогам Пуату. Трудно поверить, что это она только что с холодной уверенностью поднимала тяжелый пистолет.
Анжелика взглянула на него, словно спрашивая его мнение. Воинственный пыл дочери явно поставил ее в тупик, однако она быстро нашла, чем себя успокоить:
– Она любит войну… Что ж, в конце концов, это благородное чувство. Мои предки не отказались бы от нее.
Она настолько забыла пережитый ужас, что ей и в голову не пришло, что свою удивительную и пугающую страсть к войне девочка могла унаследовать не только от ее предков. Жоффрей де Пейрак подумал об этом, но вслух не сказал ничего.
Он снял с пальца изящное золотое кольцо с крупным бриллиантом и протянул Онорине. Та с жадностью схватила его.
– Это мне?
– Да, мадемуазель.
Анжелика не преминула вмешаться.
– Это
– Природа здесь столь дика, что приходится переоценивать ценности. Маисовая лепешка и добрый костер оказываются куда ценнее, чем кольцо, за которое в Версале иные, не задумываясь, погубили бы душу.
Онорина вертела кольцо и так и сяк. Сначала она приложила его ко лбу, потом надела на большой палец и наконец стиснула обеими руками.
– Почему ты подарил мне его? – пылко спросила она. – Потому что ты меня любишь?
– Да, мадемуазель.
– А почему ты меня любишь? Почему?
– Потому что я ваш отец.
От этих слов личико Онорины преобразилось. Она онемела. На круглой мордашке отразились изумление, ликующая радость, невыразимое облегчение и безграничная любовь.
Задрав голову, она с восхищением глядела на одетого в черное грозного кондотьера, стоящего у ее изголовья, и его загорелое, иссеченное шрамами лицо казалось ей самым прекрасным из всех, которые она когда-либо видела.
Вдруг она повернулась к Анжелике.
– Вот видишь, я же тебе говорила, что найду его на другой стороне моря!..
– Не кажется ли вам, мадемуазель, что сейчас уже пора спать? – спросил Жоффрей де Пейрак тем же учтивым и уважительным тоном.
– Да, отец!
Онорина на удивление послушно скользнула под одеяло, сжимая в ручке кольцо, и почти тотчас уснула с выражением полного блаженства на лице.
– Господи, – сказала растерянная Анжелика, – как вы догадались, что девочка хочет найти себе отца?
– Меня всегда интересовали мечты, таящиеся в сердцах женщин, и, насколько это в моих силах, мне нравится их исполнять.
Анжелика переставила деревянную осветительную плошку, чтобы ее свет не падал на Онорину и Лорье.
В соседней комнате госпожа Каррер и жена булочника укладывали остальных детей. Жоффрей де Пейрак подошел к очагу. Анжелика тоже подошла и подбросила в огонь полено.
– Какой вы добрый, – сказала она.
– Какая вы красивая!
Она взглянула на него с благодарной улыбкой, потом со вздохом отвернулась.
– Как бы я хотела, чтобы вы хоть иногда смотрели на меня так, как смотрите на Абигель. С дружеским расположением, доверием, симпатией. Можно подумать, вы опасаетесь, что я вас предам.
– Вы заставили меня страдать, сударыня.
Анжелика сделала протестующий жест.
– Разве вы способны страдать из-за женщины? – в ее голосе прозвучало сомнение.
Она присела у очага. Он придвинул табурет и сел рядом, глядя на огонь. Анжелике хотелось снять с него сапоги, спросить у него, не голоден ли он, не хочет ли пить. Ей очень хотелось хоть как-то поухаживать за ним, но она не смела. Ведь она не знала, что может понравиться этому незнакомцу, ее мужу, который иногда кажется ей таким близким, а иногда, наоборот – далеким и враждебным.