Апельсиновая девушка

Гордер Юстейн

Правда, не надо забывать, что она явилась к нам из другой сказки, не похожей на нашу, из сказки, где царят совсем другие правила, чем у нас. Ибо есть две параллельные действительности, одна — с солнцем и луной, и другая — та неизъяснимая сказка, в которую Апельсиновая Девушка чуть-чуть приоткрыла мне дверь. И тем не менее, Георг, существовало только две возможности: конечно, она прекрасно помнила меня после тех двух встреч и, вероятно, после встречи на Юнгсторгет тоже, но сделала вид, будто не узнала меня, просто-напросто сплутовала. Это одна возможность. Вторая вселяет тревогу. Может, та бедная девушка была не совсем

здорова, была, как говорят, немножко тронутая. Во всяком случае, у нее были серьезные проблемы с памятью. Не исключено, что у нее бывали провалы в памяти, с белками такое бывает. Белка просто живет, то здесь, то там, потому что «коль сейчас ты не живешь, то уже не оживешь. Отвечай: а ты живешь?» Неугомонные игры и полеты по деревьям не остаются у белки в памяти, она занята только собой. Таковы правила в той сказке, из которой явилась Апельсиновая Девушка. Теперь я, кстати, вспомнил, как называлась та сказка. Она называлась: «Приснись мне».

Но с другой стороны, Георг: следует вспомнить, какое представление обо мне могло у нее сложиться. Я тоже сидел и держал ее руку в своей и тоже смотрел ей в глаза. Но как я поступил после богослужения в соборе? Вместо того чтобы первым делом поблагодарить ее за последнюю встречу, как на моем месте поступил бы любой воспитанный человек, я поздравил ее с Рождеством. Мало того, я еще спросил, не собирается ли она в Гренландию! Вернее, не собирается ли она пройти по гренландскому льду с восьмеркой собак в упряжке и десятью килограммами апельсинов. Что она должна была обо мне подумать? Может, она решила, что у меня раздвоение личности?

Как бы там ни было, мы говорили, не слыша друг друга. Мы играли в мяч с очень сложными правилами игры. Мы без конца кидали мячи, но они не достигали цели.

И тут, Георг, из-за угла неожиданно выехало свободное такси. Апельсиновая Девушка взмахнула рукой, такси остановилось, и она побежала к нему…

Я вспомнил Золушку, которая должна была уехать с бала до того, как часы пробьют двенадцать, чтобы не кончилось колдовство. Я подумал о бедном принце, оставшемся на балконе дворца.

Но я должен был знать, что это неизбежно. Апельсиновой Девушке следовало вернуться домой до того, как церковные колокола возвестят о приходе Рождества. Таково было правило. Апельсиновые Девушки не бегают по улицам после того, как рождественские колокола донесли до людей свою весть. Иначе какой смысл в их звоне? Этот колокольный звон должен был помешать молодому человеку потерять голову от Апельсиновой Девушки. Было без четверти пять, и вскоре на всей Эвре Шлоттсгатен уже не осталось бы ни одного человека, кроме меня.

Моя мысль работала лихорадочно. В моем распоряжении была всего одна секунда, чтобы сказать или сделать что-нибудь необычное, что заставило бы Апельсиновую Девушку навсегда запомнить меня.

Я мог бы спросить ее, где она живет. Мог бы спросить, не по пути ли нам. Или быстро отсчитать сто крон, которые стоили те десять килограммов апельсинов, включая тридцать крон за причиненные неудобства, ведь я мог и не знать, что она покупала апельсины со скидкой. Чтобы удовлетворить собственное любопытство, я мог бы по крайней мере спросить, зачем она каждый раз покупает так много апельсинов. Ничего удивительного в таком запасе, конечно, не было.

Но почему именно апельсины? Почему не яблоки или бананы?

В течение этой секунды я опять подумал о лыжном походе через Гренландию, о большой семье, живущей во Фрогнере, о празднике в честь окончания семестра с невообразимым количеством апельсинового желе и о грудном младенце, о малютке Ранвейг, в эту минуту лежавшей в мускулистых руках папы, того самого, который две недели назад закончил Институт экономики и организации производства и к тому же месяц назад был выбран председателем юношеского клуба «Смелый и Отважный». Хотя не думаю, что мог бы снова посетить шумный детский сад. Я слишком нервничаю при виде детей.

Однако я не успел найти нужные слова, выбор был слишком велик. Поэтому, когда она уже садилась в такси, я крикнул ей: «Кажется, я тебя люблю!»

Это была правда, но я раскаялся в своих словах, как только их произнес.

Такси уехало. Но без Апельсиновой Девушки. Она передумала. Она медленно поднимается на тротуар, грациозно неся собственный вес, берет меня за руку, словно последние пять лет мы только и делали, что держались за руки, и кивает, давая понять, что намерена идти дальнее. Впрочем, она тут же поднимает на меня глаза и говорит: «Но если сейчас снова подъедет такси, мне придется уехать. Меня ждут».

Конечно ждут, муж, сплошная гора мускулов, и очаровательный тролль в виде грудного ребенка. Или мама с папой — папа, между прочим, пастор, и, может быть, именно он руководил богослужением, на котором мы только что присутствовали, — а еще четыре сестры, два брата и щенок, недавно выпрошенный младшим братом по имени Петтер. Или тот жилистый, лишенный юмора покоритель Гренландии, сложивший под елкой красиво упакованные теплые варежки, трюгеры [6] , лыжную мазь и инуитско-датский и датско-инуитский словарь. Нет, Апельсиновая Девушка не идет сегодня ни на какую вечеринку по случаю окончания семестра. И сегодня она свободна от детского сада.

6

Приспособления для ходьбы по снегу, представляющие собой деревянные рамы, переплетенные ветками ивы или стальной проволокой.

«Скоро зазвонят колокола, — говорю я. — И тебе придется сразу уехать домой, правда?»

Она не отвечает, только крепко и нежно сжимает мою руку, словно мы, освободившись от земного притяжения, парим в безвоздушном пространстве, словно мы с ней напились межгалактического молока и перед нами распахнулась вся Вселенная.

Мы проходим мимо Исторического музея и подходим к Дворцовому парку. Я знаю, что в любую минуту может показаться новое такси. Знаю, что вот-вот колокольный звон возвестит приход Рождества.

Я останавливаюсь и загораживаю ей путь. Осторожно глажу ее по влажным волосам и задерживаю руку на серебряной пряжке. Пряжка холодна как лед, и тем не менее она согревает меня. Подумать только, я осмелился к ней прикоснуться!

Потом я спрашиваю: «Когда мы увидимся?»

Она смотрит в землю, потом поднимает на меня глаза. Зрачки ее беспокойно бегают, мне кажется, что у нее дрожат губы. И тут она задает мне загадку, над которой я потом долго ломал голову. Она спрашивает: «Сколько ты можешь ждать?»