Апейрогон. Мертвое море

Маккэнн Колум

245

Летом тысяча девятьсот тридцать второго года во время переписки с несколькими известными интеллектуалами Альберт Эйнштейн написал письмо Зигмунду Фрейду.

Эйнштейн хвалил Австрию за усилия, направленные на борьбу за внутреннее и внешнее освобождение человека от тягот войны. Оно было главной надеждой всех лидеров духовного и нравственного возрождения, от Христа до Гете и Канта, всемирно признанных лидеров, которые превзошли свое время и чье влияние распространилось за пределами собственных стран. И все же, спрашивал Эйнштейн, разве не знаменательно, что даже эти исключительные по своей природе личности не смогли, в сущности,

изменить ход истории человечества? Что на протяжении стольких лет они не смогли остановить варварство? Что жестокость и ее модели поведения нельзя было смягчить даже пред лицом самых содержательных молитв?

Главный вопрос, который он хотел задать Фрейду, касался его мнения относительно возможности направить психологическое развитие человечества таким образом, чтобы оно приобрело устойчивость к психозам ненависти и разрушения и освободилось от нависшей над ним угрозы войны.

246

Рами согласился, но он был убежден, что встреча скорее всего никогда не состоится.

247

Той ночью он съездил к Бассаму в Анату. На мотоцикле. Перед тем как проехать через КПП, он остановился и сорвал наклейку с мотоцикла. Ничего не закончится, пока мы не поговорим.

Они разговаривали на диване в гостиной несколько часов. Сперва Бассама ошарашило это предложение, весьма вероятно, что оно принесет больше страданий, чем поможет разрешить существующие проблемы. Деревенские жители – простой народ. Они выращивают оливки. Вяжут снопы из срезанной серпом пшеницы. Понятия не имеют, как себя вести перед камерами и микрофонами. Они совсем растеряются. Что-то может пойти не так. Они могут не понять его, его прямолинейность, его откровенность. В конце концов, он израильтянин, у него громкий голос, напористая манера разговаривать, а что, если он перегнет палку, потеряет контроль над гневом. Может, они предложили это сделать на эмоциях. Напряжение слишком велико. Люди в деревне могут навлечь на себя ненужные проблемы. Их высказывания могут идти вразрез с текущим политическим курсом. Последствия. Резонанс. Их могут назвать коллаборационистами, обвинить в призывах к нормализации отношений. Откуда мы знаем, что произойдет. Это минное поле. И кто-то пострадает.

Они вышли из квартиры, спустились вниз по лестнице, вышли в ночь. На горизонте что-то горело рядом с лагерем Шуафат. Еще один протест. За ним, за Стеной, над кустарниками скучали звезды. Двое мужчин какое-то время стояли на наклонной мостовой в полной тишине.

– Друг, не делай этого, – сказал Бассам.

248

Одной из нескольких вещей, которые капрал Пол Хартингтон оставил в подмандатной Палестине, когда в тысяча девятьсот сорок восьмом году Британская армия поспешно ретировалась на родину, были призовые соколы.

Хартингтон, ранее служивший в Северной Африке во время Второй мировой войны, где получил несколько наград, купил и обучил в период пребывания в Палестине двух соколов-сапсанов, которых очень любил. Поддерживавший израильтян Хартингтон оставил записку местному лидеру повстанческого движения с просьбой позаботиться о птицах, которых он оставил на балконе большого известнякового дома в Иерусалиме. Призовым сапсанам оставили достаточно еды в серебряных клетках, чтобы они продержались несколько дней. Он оставил также заключения ветеринара, инструкции по уходу за птицами и даже немного денег, чтобы удостовериться, что за ними будет должный уход.

Пару дней спустя

возле его дома произошла ожесточенная перестрелка. Арабские силы отбили нападение израильских солдат, и птицы попали в руки местного жителя Йафера Хассана, который стал ухаживать за ними и кормить их до тех пор, пока тоже несколько дней спустя не был вынужден уйти в отступление, унося с собой только птиц и ключи от запертого дома.

В конце концов Хассан, его семья и соколы оказались на грязных улицах Наблуса. Их дом оставлял желать лучшего. Тонкий ковролин на голом цементе. Стены из пенополистирола. Электричество воровали от свисающей проводки. Из сломанной канализационной трубы, булькая, выливалась на дорогу вода. Хассан писал заявления, чтобы вернуться в старый известняковый дом в Иерусалиме, но все запросы были отклонены. Обычно ключи делают так, чтобы они подходили к замкам, он же поступил наоборот. На клетки с сапсанами были надеты замки. За месяцем шел второй, за годом – следующий.

Хассан держал птиц на крыше [37] . Это единственное место, где можно было построить лагерь для этих беженцев. Дом становился все выше и выше, семья становилась все больше и больше, прибавляя за этажом этаж. Какое-то время Хассану нравилась такая тенденция: как будто соколы парили и поднимались на неких восходящих ветрах поколений. Под ними дети рожали детей.

Дом рос, шаткий, обшитый листами, обставленный подпорками, клетки рискованно стояли наверху.

37

На Востоке дома преимущественно с плоской каменной крышей.

В шестидесятых и семидесятых годах Хассан зарабатывал на жизнь разведением таких птиц, но несколько раз ему пришлось заплатить штрафы за клетки на крыше дома. У него не было на них разрешения. Но каждый раз, когда он подавал заявление на получение такого разрешения, ему отказывали. Штрафы все росли и росли, пока, наконец, ему не пришлось продать соколов на аукционе. С последним птенцом Хассан расстался в восьмидесятых годах, когда был уже стариком и понимал, что вернуться в свой дом в Иерусалиме ему не суждено. Замки и ключи он оставил у себя.

Он использовал вырученные деньги для покупки большого каменного дома в деревне Асира-эль-Шамалия возле верблюжатника, но вскоре после переезда скончался.

Птиц отправили на экспорт в Абу-Даби, где за их птенцов был назначен увесистый ценник, достигавший под час сотен тысяч долларов: не только за красоту, но и за уникальность их истории. Птенцов с больной осторожностью скрещивали с другими призерами. Клобучки [38] для них были сделаны из спрессованного золота и драгоценных камней.

38

Колпачок, который надевают на голову ловчим птицам.

249

Шейх из Абу-Даби, который владеет самыми известными птенцами соколов-сапсанов, называет их «птицами скорби». Их сфотографировали в две тысячи двенадцатом году для обложки каталога современного Соколиного госпиталя Абу-Даби на улице Свейхан.

250

Одна из наиболее сложных операций в Соколином госпитале – починка сломанных перьев. На первом этаже рядом с операционной находится кондиционируемая комната со стеллажами соколиных перьев любых форм и окраса.