Апокалипсис от Владимира
Шрифт:
— Владимир, — сказала Эльга с такой непривычной мне интонацией, что я вздрогнул.
— Ничего себе! — сказать, что я был поражен, значит не сказать ничего. — Спасибо, что хоть не по имени-отчеству, а то после такого официального обращения я начинаю стыдиться своей наготы. Может, мне встать и надеть официальный костюм с галстуком?
Мое ерничанье осталось незамеченным — Эльга хладнокровно пропустила его мимо ушей. Видимо, она давно собиралась с духом для этого разговора, и теперь остановить ее было уже невозможно.
— Кто я тебе? — поджав губы, спросила она.
— Любимая, — ответил я.
— А в глазах родителей, друзей и соседей я так — временная утеха известного человека, или кем ты там себя
В душе недоумевая, но понимая, к чему идет разговор, я нежно взял ее за руку и, стараясь говорить как можно спокойнее, произнес:
— Я честно предупреждал тебя, что со мной не может быть простого человеческого семейного счастья.
— Конечно, — Эльга резким движением выдернула руку из моих ладоней, — у твоей бывшей жены оно могло быть, а я недостаточно хороша, да? На ней ты мог жениться и дать свою фамилию, а меня об этом даже не надо спрашивать? Как же — это ведь былое пошлое мещанство, а теперь ты поумнел! Но почему я должна из-за этого страдать? Получается, что мы друг другу никто — детей ты больше не хочешь, жениться не хочешь, а все, для чего я тебе нужна, это банальное удовлетворение твоих сексуальных желаний!
Я никогда не рассматривал наши отношения в таком ракурсе — благодаря начавшемуся служению Даниилу я просто не успел этого сделать, и оттого наш разговор был мне безумно неприятен. Тем более что, если бы я ответил честно — а именно, что плотская составляющая наших встреч для меня играет не последнюю роль, я тут же схлопотал бы по своей апостольской непричесанной башке и ближайшие полтора часа успокаивал бы рыдающую возлюбленную. Обычный мужской эгоизм — мы тратим все силы на спасение мира, а помочь конкретному, близкому и очень любимому человеку не считаем нужным.
Неужели так сложно уделить пару часов для совершения всех этих дурацких церемоний, столь никчемных для мужчин и невероятно значимых для женщин? Ну, появится штемпель в паспорте, и что? Что — свадебный кортеж, списки приглашенных и толпы обиженных, которые узнали о церемонии только из газет, бесконечные обсуждения наряда, подарков, букетов и прочая чушь, за которой можно будет уже и не вспоминать о начале Страшного суда, меня убьют? Нет. Останусь жив и здоров. Но, с другой стороны, я теперь не просто Вован Соловьев, а апостол и, хотя я очень люблю Эльгу и готов тяжелым постельным трудом доказывать всю глубину своего чувства к ней, Даниил значит для меня несравненно больше, чем все женщины мира. Нет ничего и никого, способного затмить мою любовь к нему, хотя в этом чувстве нет ни малейшего сексуального оттенка.
Я не стал озвучивать свои мысли Эльге, в этом не было никакого смысла. Лучше уж сразу уйти из ее жизни, потому что, услышав такое, вряд ли она сможет, как прежде, быть рядом со мной. И я не смогу осудить ее за это. Терять я ее не хочу, поэтому и не буду тратиться на пустые слова. В конце концов, сегодняшний вечер потребует от меня столько сил и эмоций, что расходовать себя на семейные сцены мне было бы просто нерационально.
К счастью, мое затянувшееся молчание Эльга приняла за раскаяние. Наверное, ей стало меня жалко. Или она просто почувствовала, что мой ответ может привести нас к разрыву, а, значит, поставленная цель не будет ею достигнута. Рыба наживку заглотила, но, если передавить, то может и уйти с крючка. В этом не было хитрого расчета, скорее инстинктивное поведение красивой женщины.
Многовековая традиция.
Игры взрослых мальчиков и девочек.
Танцы вокруг постели.
Молчание — единственное работающее оружие в этой войне. Молчание — это холст, на котором противоположная сторона нарисует любую требуемую ей картину. Я держал паузу, думая о том, что Эльга даже не понимает, насколько мне легко сломить ее волю. Полностью подчинить себе. Но ведь тогда я потеряю все удовольствие от живого общения с
В человеке должна быть страсть — только тогда он интересен! Чувства не купишь за деньги, а собственная похоть проходит быстро.
Так что ломать волю Эльги мне не хочется. Захочу насладиться ароматом цветка, подойду и сорву его, но дорогое мне растение после этого медленно умрет. Выходит, что я получу удовольствие, наблюдая за его агонией. Нет уж. Оставлю его расти, только тогда я увижу, как он прекрасен. Радость моя будет долговечна и многогранна, ведь на моих глазах будет происходить его возрождение весной и засыпание осенью.
Засыпание и пробуждение. Таинство рождения — от набухающей почки до раскрывающегося бутона.
Должно быть, поэтому Создатель не сломил нашу волю — он получал удовольствие от наблюдения за нашим страстным и зачастую нелепым существованием. Страшный суд не трактор, гусеницами судьбы разламывающий цветы жизни и несущий смерть всему живому, а ножницы Великого Садовника. Точный инструмент, которым Господь отсекает сухостой и заболевшие ветки, придавая любимому кусту совершенную форму. Может ли пораженная ветка выздороветь и не быть срезанной — вопрос не к нам, а к тому, «в руке которого и жизнь, и смерть».
ГЛАВА 13
Журналистов собралось много — очень много. Да их и так гораздо больше, чем хотелось бы. Зал в здании на бульварах довольно просторный, хоть съезды проводи, и обычно во время регулярных мероприятий он никогда не бывает заполненным даже наполовину, но сегодня его было не узнать.
Я вошел туда ровно в 17.00, хотя радушный Гусман убеждал меня, что это немодно. Вот, например, Путин, как правило, чуть задерживается. Мне не хотелось параллелей, так что я вежливо настоял на своем решении быть точным. Тем более что столичные журналисты обычно не нарушают своеобразный ритуал, свойственный подобным моментам. Мои собратья по профессии имеют обыкновение приходить впритык к назначенному времени и в течение получаса лениво регистрироваться, пренебрежительно рассматривая коллег. Затем, как правило, они задумчиво курят, стряхивая пепел куда попало, и только вдоволь продемонстрировав презрительное отношение к окружающим и редакционному заданию, нехотя просачиваются в зал. Уверен, что даже мой апостольский сейшн не заставит их изменить старым привычкам.
Журналисты вообще народ особый. На такие встречи у них считается правильным одеваться демократично, что в переводе на русский означает небрежно. Акулы пера относят себя к людям свободных творческих профессий и не признают этикета, прикрывая банальное дурновкусие претензией на оригинальность. Сальные волосы, перхоть на плечах и потасканная одежда в поистине жутких цветовых сочетаниях — нормальное явление. Представляемые ими издания роли не играют: гламурные журналы или общественно-политические вестники, финансовые сводки или автомобильные страницы — их работники всегда похожи на своих же читателей в дачной одежде, которую те вынужденно носят третьи сутки. Конечно, журналисты, работающие для телевизионных компаний и попадающие в кадр, вынуждены одеваться прилично, но это с лихвой компенсируется «модным» раздолбайством остальной части съемочной группы.