Апокалипсис
Шрифт:
Я не отвечаю. Питер и Мэйми появляются из-за спин танцующих, снова исчезают. Песня, под которую они танцуют, медленная, печальная и очень старая.
— Джек, а можем ли мы жить лучше? Здесь, в колонии?
Джек наблюдает за танцующими. Наконец он произносит:
— Мы не убиваем друг друга. Мы не сжигаем дома. Мы не воруем, или, по крайней мере, воруем мало. Мы не утаиваем продукты. Мне кажется, мы живем лучше, чем кто-нибудь когда-нибудь надеялся жить. Включая нас самих. — Он шарит глазами среди танцующих, ища Хэла. — Он самое лучшее, что есть
Еще одно мимолетное воспоминание: Джек выступает в Йеле на диспуте по какой-то давным-давно забытой политологической дисциплине; он молод, полон энергии. Он стоит, слегка раскачиваясь на каблуках, наклонившись вперед, словно фехтовальщик или танцор, его черные волосы блестят в свете электрических ламп. Девушки не сводят с него глаз, сложив руки на открытых учебниках. Он выступает в диспуте "за". Итог: разжигание превентивных войн в странах третьего мира — эффективный метод избежать ядерного конфликта между сверхдержавами.
Неожиданно музыка смолкает. Стоящие посреди площади Питер и Мэйми кричат друг на друга:
— …видела, как ты трогал ее! Подонок, бабник бесстыжий!
— Ради бога, Мэйми, только не здесь!
— А почему не здесь? Ты не против был танцевать с ней здесь, здесь лапал ее за спину, за задницу, за… за…
Она плачет. Люди смущенно отводят глаза. Какая-то женщина выступает вперед и нерешительно прикасается к плечу Мэйми. Та стряхивает руку, закрывает лицо и убегает прочь. Питер какое-то мгновение оцепенело стоит посреди площади, затем произносит, ни к кому не обращаясь:
— Мне очень жаль. Танцуйте, пожалуйста.
Он пробирается к оркестру, который начинает нестройно наигрывать "Didn't We Almost Have It All". [42] Этой песне двадцать пять лет. Джек Стивенсон говорит:
— Может, тебе чем-нибудь помочь, Сара? С твоей дочкой?
— Чем?
— Ну, не знаю, — отвечает он.
Разумеется, он не знает. Он предлагает помощь просто из сочувствия, понимая, что безобразная сценка на танцплощадке расстроила меня.
42
Песня Уитни Хьюстон (1987).
Мы все можем вот так легко заметить у другого человека депрессию.
Рэчел танцует с каким-то незнакомцем, это мужчина старше ее, с безмятежным лицом. Она бросает озабоченный взгляд через плечо: Дженни теперь танцует с Питером. Я не вижу его лица. Но вижу лицо Дженни. Она ни на кого конкретно не смотрит, но это и не нужно. Я ясно понимаю, что она хочет сказать своим поступком: я запретила ей приходить на танцы с Мак-Хейбом, но не запрещала танцевать с Питером, и вот она танцует, хотя ей этого совершенно не хочется, и по лицу ее видно, что она сама испугалась своего неповиновения. Питер прижимает ее к себе, она с вымученной улыбкой отстраняется.
Ко мне подходят Кара Десмонд и Роб Котрелл, закрывая от меня танцующих.
— Сара. Как я рада видеть тебя.
Роб ничего не говорит. За те несколько лет, что я его не видела, он располнел. В мигающем свете факелов его лицо, украшенное двойным подбородком, излучает безмятежность; он похож на больного Будду.
Только через два танца я замечаю, что Дженни исчезла.
Я оглядываюсь вокруг в поисках Рэчел. Она наливает музыкантам травяного чая. Питер танцует с какой-то женщиной, у которой под платьем нет брюк, она дрожит и улыбается. Значит, Дженни ушла не с Питером…
— Роб, ты не проводишь меня до дома? Вдруг я споткнусь.
Холод пробирает меня до костей.
Роб без удивления кивает. Кара говорит: "Я тоже пойду", и мы оставляем Джека Стивенсона на его табурете ждать, когда ему принесут горячего чая. Мы идем по улице так быстро, как только я могу, хотя мне хотелось бы идти быстрее, и Кара беззаботно болтает по дороге. Луна зашла. Земля неровная, на улице темно, видны лишь звезды и редкие огни в бараках. Это свечи и масляные лампы. Один раз я замечаю мощный свет, исходящий, очевидно, от фонаря на солнечных батареях — я давно таких не видела.
Корейский, как сказал Том.
— Ты дрожишь, — замечает Кара. — Вот, возьми мое пальто.
Я качаю головой.
Я уговариваю их не провожать меня в дом, и они уходят, не задавая вопросов. Я бесшумно открываю дверь в темную кухню. Печь погасла. Дверь в спальню полуоткрыта, из темноты доносятся голоса. Я снова содрогаюсь, но пальто Кары сейчас не смогло бы мне помочь.
К счастью, я ошибаюсь. Голоса не принадлежат Дженни и Питеру.
— …не хочу об этом сейчас говорить, — произносит Мэйми.
— А я хочу поговорить именно об этом.
— Правда?
— Да.
Я стою, прислушиваюсь к голосам, которые звучат то громче, то тише, прислушиваюсь к раздраженному топу Мэйми и решительному голосу Мак-Хейба.
Дженни — ваша подопечная, гак?
— Ах, Дженни. Да. Еще год.
— Тогда она подчинится вам, даже если ваша мать… решать вам. И ей.
— Думаю, да. Но мне нужно подумать об этом. Мне нужна информация.
— Я отвечу на все ваши вопросы.
— Значит, ответите? Вы женаты, доктор Томас Мак-Хейб?
Тишина. Затем его голос, он уже звучит по-другому:
— Не надо.
— Вы уверены? Вы точно уверены?
— Уверен.
— Совершенно, совершенно уверены? Вы хотите, чтобы я остановилась?
Я пересекаю кухню, ударяюсь коленом о незамеченный в темноте стул. Через открытую дверь спальни я вижу проделанную термитами дыру и усыпанное звездами небо.
— О!
— Я сказал, перестаньте, миссис Уилсон. А теперь, пожалуйста, подумайте о том, что я сказал насчет Дженни. Я вернусь завтра утром, и вы сможете…