Апокриф
Шрифт:
— Разумеется. Бывает. А что: обыкновенным человеком прожить так уж плохо? Недостойно?
— Ну, вот и вы туда же, господин Фантес! Ну прямо, как отец! А ведь даже по вере вашей: если имеется возможность сделать доброе дело, — надо делать! Я же сам читал в Завете Истины: «Способный дать добро, но уклоняющийся от того, идет по дороге зла».
— О Боже! Ну, что мне с тобой делать, Острихс?!
— Ничего. Хотя бы посоветуйте! Что мне можно?
— Хорошо, подожди немного. Мне нужно подумать…
«Ну, в самом деле! — размышлял Хаардик с некоторым даже раздражением против самого себя. — Какие мне еще знаки нужны? Вот хороший, чистый мальчик, из которого, учитывая его дар, может получиться проповедник необыкновенной силы. Я могу открыть его этому миру и тем самым, возможно, приблизить Новое Явление Великой Сущности? «Глаголавша пророки», так сказать…Открыл же в свое время
Глава 8. Камень
Печальный и трудный разговор со своей давней прихожанкой — пожилой и истерзанной нелегкой жизнью госпожой Ашбу — Хаардик воспринял как явный толчок судьбы в нужном ему направлении.
Несчастная женщина жаловалась настоятелю на собственного внука и искала у священника одновременно совета, понимания и сочувствия.
Страшная катастрофа с пассажирским автобусом на железнодорожном переезде, случившаяся уже более десяти лет назад, оставила мальчика без родителей, на попечении одной лишь бабушки. Как это нередко бывает в подобных случаях, самое чистое желание сторицей восполнить для сироты навсегда потерянную родительскую защиту, любовь и ласку сыграло не самую удачную роль в воспитании ребенка. В глазах бабушки внук непременно оказывался правым в любых конфликтах со сверстниками и взрослыми; он был, разумеется, самым умным и способным, и только черствость да неумение воспитателей и учителей не давали расцвести всем его великолепным дарованиям, за что педагогам жестоко доставалось от госпожи Ашбу, которая к тому же буквально из кожи вон лезла, чтобы несчастный малолетка был полностью огражден от бытовых забот и имел, во всяком случае, внешние атрибуты материального достатка, не уступавшие тем, какими обладали дети из так называемых благополучных семей, находившиеся под полной родительской опекой. В ее отношении к мальчику присутствовало даже какое-то пресмыкание, как если бы она чувствовала за собою часть страшной вины от ужасной несправедливости, допущенной по отношению к нему жестоким роком.
Сирота, само собой, пользовался самоотверженным попустительством бабушки на всю катушку. Он легко воспринял исходивший от единственного близкого человека тот основной педагогический посыл, будто все вокруг должны ему уже ввиду одного того обстоятельства, что он имел несчастье остаться без родителей. Окружающие почему-то не желали осознавать столь очевидного факта, и претензии ребенка, подростка и, наконец, юноши на исключительное к себе отношение постоянно наталкивались на соответствующее отторжение, прежде всего, со стороны сверстников, не желавших по такому пустяковому поводу отдавать все возможные приоритеты не заслужившему этого товарищу. Взрослые также с известным раздражением воспринимали манеру поведения мальчика, сочетавшую в себе вечную настроенность на получение разного рода поблажек с явным оттенком какого-то неуместного высокомерия, которое иногда бывает свойственно личностям, считающим себя несправедливо недооцененными социумом.
Госпожа Ашбу, слыша от внука постоянные жалобы на конфликты, возникавшие вокруг него и во дворе, и в гимназии, и с товарищами по детским играм, и с педагогами, яростно бросалась на защиту своего воспитанника, тщетно требуя от «обидчиков» признания его особого статуса. Регулярно терпя поражения в этих битвах, она еще больше жалела сироту и делала ребенка благодарным слушателем своих сетований на жестокость этого мира и природную черствость населяющих его двуногих созданий. А сирота, не получая положенного (как он считал) вне родных стен, все долги взыскивал с бабушки, постепенно превращаясь в отвратительного домашнего деспота.
Однако сам по себе деспотизм внука госпожа Ашбу еще перенесла бы, возможно, и не замечая оного, подобно тому, как рожденный и проведший всю жизнь в рабстве человек иногда не только не понимает ужас своего положения, но и считает его вполне приемлемым, достойным и единственно возможным. Главная проблема приобрела явно финансовый оттенок. Подросший балбес стал активно тянуться за так называемыми престижными вещами, далеко не все
Но однажды, видимо, в злой час, ему на глаза попалась реклама какого-то из многочисленных «механических казино», которые, как раз об эту пору, своим буйным цветом заполонили не только сам Ялагил, но и весь кантон. На красочном плакате из чрева игрального автомата вытекала сверкающая лава монет, а утонувшие в ней по щиколотку красивые девушка и парень душили друг друга в неистово радостных объятиях. Вокруг счастливчиков были живописно разбросаны чуть туманные образы их чудесно сбывающихся мечтаний: роскошный красный кабриолет на горном шоссе, белоснежный (конечно же!) парус над дивно-бирюзовым морем, уютный домик на очаровательной лужайке и что-то еще столь же соблазнительное. Молодой человек, не долго думая (он вообще не любил, да и не умел долго думать), вошел в таинственно затемненный зал, радужно сверкавший из своих глубин ярко подсвеченными окнами игровых табло. У внука госпожи Ашбу в этот раз было с собой совсем немного денег и он быстро проиграл все, что имел. Тем не менее молодой человек покинул игровой зал с твердым убеждением, что только досадная случайность не позволила ему получить на свои гроши солидную прибыль. И всего через три месяца сирота, с завидным упорством спустивший в бескомпромиссных поединках с волшебными ящиками все имевшиеся в доме собственные и, разумеется, бабушкины деньги, понес в скупку вещи…
По собственным наблюдениям, Хаардик Фантес делил игроков на три основные категории. Первую и не очень большую составляли те, для которых в игре самым ценным была сама игра. Эти не играть не могли вовсе, успешно гибли, сжигаемые своей страстью, но иногда давали миру потрясающих профессионалов в своей области. Ко второй — настоятель относил известную прослойку преступников, которых игра интересовала только как возможность с помощью откровенно жульнических приемов вытянуть у опьяненных азартом участников принадлежащие последним материальные ценности. И, наконец, третью, самую многочисленную категорию, составляла огромная масса примитивно-корыстных и одновременно наивных людей, коих неодолимо влекла надежда неожиданно и без каких-либо материальных, физических или интеллектуальных затрат разбогатеть. Этими людьми двигала прежде всего вера. Вера в то, что затерянный в океане вероятности Случай именно для них всплывет из глубин статистических множеств, что чудо можно поймать своими руками, если поудачнее нажать на рычаг, пускающий механизм игрального аппарата, что можно серьезно увеличить возможность выигрыша, если покупать лотерейные билеты по какой-то специальной системе… и все остальное в таком же роде. Именно подобные люди составляют опору, надежду и главную добычу индустрии азарта.
Священник, проанализировав горестную повесть госпожи Ашбу, без труда отнес ее бестолкового внука именно к этой последней категории. Другой пастырь на его месте посоветовал бы прибегнуть к обычно рекомендуемому в подобных случаях средству: искренней молитве и упованию на Промысел Великой Сущности. Но Хаардик, как известно, был не таков. Он всегда старался помочь Богу одеть его добрые дела в одежды каких-нибудь доступных людям методик, а еще лучше, подыскать в качестве орудия Божьей воли подходящего исполнителя из числа смертных. Как-то надежнее получалось…
«Ну, чем из этого балбеса можно выбить его глупую веру в то, что ему вот-вот повезет, и он, наконец, разбогатеет, — размышлял настоятель краснокаменного храма. — Доводы разума, это, похоже, не для него… Разве только другая вера?.. Постойте, постойте!.. Вот оно!»
Внук госпожи Ашбу решительно не понимал, зачем бабка притащила его в церковь к какому-то дурацкому попу. Согласиться на это идиотское мероприятие его заставила только надежда на материальное воздаяние. В виде компенсации ему была обещана некая небольшая денежная сумма, которая, несомненно, должна была (наконец!) положить начало полосе оглушительных побед в его длительном и упорном сражении с изворотливой удачей. Даже если бы бабка призналась, что единственной целью посещения священника является душеспасительная беседа, он бы все равно пошел. Выслушать чей-то бред, — это можно перенести, а вот отсутствие денег — нет.