Апокриф
Шрифт:
— На Хаардика наркоманы напали, — посчитал необходимым возразить Острихс, — мне даже следователь об этом говорил.
— Ах, наркоманы… — раздумчиво повторил папаша Дрио и продолжил отвратительно елейным тоном. — Так, может, это от Великой Сущности, знающей страдания невинных, такое воздаяние? Ты сам-то не боишься, малыш? Или, может, ты в Бога не веришь?
— Это к делу не относится, — буркнул Острихс. — Я никак не пойму, чего вы от меня добиваетесь?..
Обратно в город уже вечером Острихс возвращался на гораздо более скромном автомобиле, которым на этот раз управлял сам Анс Гваар. Тоном сочувственного увещевания подручный папаши Дрио внушал погруженному в тягостные размышления и неизменно молчавшему спутнику:
— Я бы настоятельно советовал вам принять это предложение. Уж поверьте и вы моему опыту, — при этом Гваар намеренно как бы намекая на что-то, педалировал слово «поверьте», — что лучше иметь папашу
Острихс по-прежнему ничего не отвечал, а Гваар и не добивался ответов. Он методично загружал в сознание своего пассажира определенную схему — схему, которая подразумевала только один выход: сотрудничество с папашей Дрио.
Острихсу было уже совершенно ясно, что все это, якобы доброжелательное воркование — не что иное, как наглая, цинично исполненная и совершенно нешуточная угроза.
«Хаардик — их рук дело, — зло и вместе с тем со страхом думал он. — Это совершенно ясно. Только никаких доказательств. Сволочи! И времени для каких-то контрмер почти нет. Да и какие, к черту, контрмеры? Кто я собственно такой? Студент из семьи с достатком чуть выше среднего. Отец армию охранников содержать не сможет. А тут нужна именно армия. В полицию обратиться? Дяденьки! Арестуйте, пожалуйста, папашу Дрио! Он меня убить хочет! За что, спрашиваете? За то, что я попросил публику не ходить в «игралки». А почему из всех, кто такое просит, только меня убить хотят? А я, дяденьки, волшебник! Ха-ха-ха… Еще можно сбежать… На это родители денег не пожалеют. Лишь бы меня уберечь… А сами-то они, как?.. И ультиматум свой этот гад так поставил, что какое-то решение нужно принимать уже завтра. Ну, так что: нет выхода?
В это время Гваар остановил автомашину рядом с домом Острихса.
— Думайте, думайте, молодой человек! — еще раз повторил он, и на прощанье добавил, — спокойной ночи! — что прозвучало совершенно издевательски.
Глава 11. Выход
Сложившееся, сказать прямо, тяжелое положение, волей-неволей, следовало обсудить с родителями, точнее, — с отцом. Однако отца, против ожидания, дома не оказалось, зато обычно ровная и спокойная мать была чем-то явно обеспокоена и удручена.
— Ну, слава Господу, ты вернулся! У тебя-то хоть все в порядке, Остик? — тревожно спросила она, едва сын переступил порог.
После такого начала, у Острихса похолодело внутри, и он внезапно осипшим голосом выдавил:
— Что-нибудь с отцом?
Ямари испуганно замахала рукой и торопливо заговорила, успокаивая пугающе изменившегося в лице сына;
— Нет, нет, нет! Что ты! С ним все в порядке! Все в порядке!
— Но ведь что-то случилось? Я же чувствую! — несколько успокоившись, продолжил расспросы Острихс.
— Видишь ли, сынок, у нас неприятности… У отца на фабрике был пожар. Счастье, что никто не пострадал. Да и пожарные приехали быстро. Однако, ущерб большой. Одного материала сколько пропало! Не столько от огня, сколько от воды…
«Могут быть неприятности…» — тут же вспомнил Острихс. — Ясно. Это меня, таким образом, подгоняют. Чтобы и подумать не смел, будто все может ограничиться словами. Дальше может быть только хуже. Однако, в любом случае нужно дождаться отца. С мамой такое обсуждать — страшно подумать!»
Отец вернулся домой, можно сказать, ночью. Он выглядел усталым и, разумеется, расстроенным. Пожар, случившийся на собственном предприятии, сам по себе достаточное основание для огорчения, а тут еще масса сопутствующих ему самых неприятных и нервирующих административных присовокуплений: протоколы, объяснения, заявления… Это, не говоря уже о дополнительных расходах, сколь непредвиденных, столь и неизбежных.
Тем не менее, Фиоси не был в трансе или в панике. Человек спокойный, очень практичный и предусмотрительный, он всегда имел ввиду, что прожить жизнь, никогда ничего не потеряв,
Фиоси не очень удивился, застав в столь поздний час жену и сына бодрствующими. Более того, он и не сомневался, что домашние будут переживать за него, за его дело, которое их всех кормило, и вряд ли смогут спокойно лечь спать, не дождавшись, пока он вернется.
— Понимаешь, какая ерунда, — делился отец с Острихсом, прихлебывая ночной чай (спать вследствие нервной встряски не хотелось, есть — тоже), — замыкание! Откуда оно взялось? Ума не приложу. Ты же знаешь, как я отношусь к электробезопасности… Но пожарные говорят, что возгорание пошло, вроде, от распределительного короба на складе. А у меня такое подозрение, что какой-нибудь олух мог и сигарету бросить непогашенную. Не из наших, разумеется. Наши-то точно такого не сделают. Но ты же знаешь, — на складе полно разного люда толчется: поставщики, заказчики, экспедиторы… иногда такие бестолковые и безответственные балбесы! Всякое могло случиться. И, что самое странное… Ты представляешь? Пожарная сигнализация оказалась отключена! Какой придурок это сделал? Зачем? Просто в ум не возьму… Найду — убью, наверно! Хотя, конечно, кто сознается? Это, ты знаешь еще счастье, что не ночью началось, а в обед. Вот тут повезло: сегодня старик Фаари обедать не пошел с ребятами… Совершенно случайно, заметь! Вот он-то и почуял запах дыма, пошел проверить, а там уже вовсю горит. Пожарные тоже молодцы, надо сказать, приехали по его вызову моментально. Но, сам понимаешь: огонь, вода, пролив… Убытков… Еще и проблемы со страховкой будут из-за отключенной сигнализации… Долго на ноги будем становиться и в колею входить.
Сказав это, Фиоси обреченно вздохнул и удрученно покачал головой.
Острихс слушал внимательно, все вернее убеждаясь, что пожар этот неспроста, и все отчетливее понимая, под какую опасность он подвел своих родителей, сам того, конечно, не желая. Его давило тягостное чувство необходимости именно сейчас сообщить отцу о существовании еще одной, возможно, гораздо более серьезной проблемы, чем случившееся на фабрике бедствие. Собственно, сам пожар, почти наверняка, являлся лишь составной частью того, во что могла вылиться месть папаши Дрио.
Существовала, конечно, и другая возможность. Ничего не рассказывать ни отцу, ни матери о том, как их сын умудрился перебежать дорогу очень богатому негодяю, и завтра же (а точнее, уже сегодня!) пойти сдаваться на милость убийцы своего друга.
Острихс, наверное, так бы и поступил, если бы ему было не восемнадцать, а скажем, сорок восемь лет, и он успел бы набить себе разного рода шишек, являющихся необходимым побочным продуктом жизненного опыта, а его нравственность уже нашла бы какие-то обходные пути для объяснения самому себе постыдной необходимости совершать мерзости во имя благоразумия. Но в нынешнем его состоянии все в юноше восставало против подобного поступка до такой степени, что темнело в глазах. Его приводила в бешенство сама мысль, что какой-то гад, только потому, что у него много денег и мало совести, чувствует себя в праве помыкать людьми, как собственными рабами. Возникало благородное и отчаянное желание сопротивляться. Но как?! В мозгу пролетали обрывки горячих и злых мыслей, в основном, фантастических, а иногда просто глупых, вроде того, чтобы добыть пистолет и застрелить старую сволочь при встрече, или написать заявление в полицию… Ощущение совершенной невозможности отвратительного альянса, к которому его принуждали грубой силой с помощью подлейших приемов, а также осознание собственного бессилия, толкали Острихса обратиться к родительской помощи, как единственной соломинке, которую он, утопающий во все этом кошмаре, видел перед собою в качестве, пускай самой эфемерной, опоры.