Апокрифы Чеченской войны
Шрифт:
А мы чувствовали себя вне правил, вне каст, мы были неприкасаемыми, — но и неприкосновенными. Это была наша революция, наш нежный террор, и мы могли спасти эту землю, только мы могли ее спасти. Но не успели. Потому что был май. Уже наступил май, и у нас не хватило времени. А потом наступило лето. Неожиданно, как танковый корпус, прорвавший линию обороны. И стало жарко. Потом стало очень жарко…
Последний звонок, аттестаты, медали, выпускные вечера. Все было ясно. Я уезжаю поступать в Ленинград и, конечно, поступлю, а значит, не вернусь. А они остаются тут еще на три года, а может, больше, может, на всю жизнь, может, на всю смерть. Наши последние встречи были грустны.
Мы собрались в кабинете географии. Не шутили, как раньше, не
В места своего детства я вернулся лишь много лет спустя. Это случилось как раз в промежутке между первой и второй войнами. Многие дома были разрушены, повсюду виднелись воронки от бомб и валялись неразорвавшиеся фугасы. Я собрался пойти в центр, и дядя впихнул мне за пояс тяжелый “макаров”: мужчине появляться на людях без оружия считалось неприличным.
Я отправился на прогулку. По улице фланировали опьяненные временно завоеванными свободой и независимостью горцы. У каждого был автомат или пистолет, у некоторых даже пулемет или гранатомет на плече, хотя человек, может, просто шел покурить и поболтать на скамейке с соседями. Некоторые вежливо приветствовали и спрашивали меня о здоровье семьи. Я почти никого не помнил и удивлялся, что эти люди меня знают. Но останавливался и разговаривал. Я тоже спрашивал о том, как поживают те-то и те-то, и чаще всего узнавал, что они больше никак не поживают. Одного одноклассника застрелил снайпер, другого убило при разрыве шариковой бомбы, третий пропал без вести — наверное, в плену. Соседи, дальние родственники, просто знакомые: убиты, ранены, покалечены. Но говорилось об этом спокойно. И каждый рассказ заканчивался национальным заклинанием, благословением покойным: “Да позаботится о них Всевышний”. Имя Всевышнего в заклинании было не арабским, не мусульманским, а местным, оставшимся от язычества. И смысл фразы был близок к пожеланию усопшим быть препровожденными в поля счастливой охоты или в страну вечной весны.
Вечной весны… Про Айнет я тоже спросил. Они с братом только сели в машину, спеша выехать из-под обстрела, когда прямо в автомобиль попала мина. Хоронить было почти нечего. Куски плоти перемешались с разорванным и покореженным железом.
На рынке торговали арбузами, картошкой, сигаретами, коврами из Сирии, патронами к любому виду оружия, на лавках были разложены целые арсеналы, а рядом стояли минометы и даже маленькая пушка. Постепенно я добрался до школы № 8. Школа стояла пустой, уже начались каникулы. Впрочем, и до каникул в школе, по всей видимости, едва теплилась жизнь. Во время боев рамы были выбиты, и только кое-где сохранились стекла. Повсюду красный кирпич стен был испещрен выбоинами от пуль и осколков.
Я зашел в открытую дверь и стал бродить по этажам, заходить в классы и лаборатории. Про кабинет географии я вспомнил не сразу, но когда вспомнил, мне захотелось
И я нашел его, к своему удивлению, нашел. Каким-то чудом он оказался там. Земля была сорвана с оси и валялась в углу за покосившимся шкафом. Складной нож впился в Атлантический океан, планета была разорвана, и из недр ее выпали записочки на пожелтевшей, разлинованной тетрадной бумаге.
Это были они. Я читал их, читал все подряд. Девочки писали о том, что мечтают уехать отсюда, поступить в Москву или в Ленинград и остаться жить там, в большом городе. Выйти замуж за любимого человека и родить ему детей. Одна хотела стать актрисой, другая врачом. Еще они выдавали свои маленькие секретики. И мне тоже писали: “Мы будем скучать, Артур”. “Спасибо, что научил меня целоваться”. “У тебя вкусные губы, я хочу, чтобы у моего любимого были такие же губы, как у тебя”. Все вперемешку у каждой на маленьком листочке.
Ее листочек тоже был там. “Артур, я люблю тебя и всегда буду любить. Возвращайся и забери меня или останься со мной, где бы я ни была, когда ты прочтешь это письмо. Я знаю, что ты должен вернуться и мы будем вместе. Мы должны быть вместе. Навсегда. Твоя Айнет”.
Комок, похожий на удушье подступил к моему горлу, и я застыл, глядя в выбитое окно на пустой, испаханный воронками школьный двор. В ладонь легла спокойная, холодная сталь пистолета.
Я вернулся, Айнет. Я вернулся.
II. Когда проснулись танки
Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. Хвала Аллаху — Господу миров, милостивому, милосердному, Властителю Судного Дня. Тебе мы поклоняемся и к Тебе взываем о помощи: благослови нас на Твоем прямом пути, спаси от гнева и заблуждения.
И затем:
Знамением для вас было столкновение двух отрядов: один отряд сражался во имя Аллаха, а другой не веровал в Него. Верующие увидели, что неверные вдвое превышают их числом. Но ведь Аллах помогает тому, кому пожелает. Воистину, в этом назидание тем, кто видит (Коран, сура 3, аят 13).
Времена. Времена глаголов. Глаголов, призванных жечь сердца людей. Прошли. Прошли? Так много глаголов, так много людей, не жгут, разглагольствуют. Ток-шоу. Что бы я ни сказал тебе сегодня, как бы ни убедил, изменишь ли ты себя? Встанешь ли во весь рост, выйдешь ли на улицы, на баррикады? Нет, “очень интересная точка зрения”. В сегодняшнем ток-шоу победил… (аплодисменты).
Прошедшее, настоящее, будущее. Прошлого нет, будущего нет, настоящее скользит микронным лезвием сиюминутности, перенося нас из одного небытия в другое. В каком времени я живу?
Я живу в прошлом продолженном времени. Прошлое продолжается. Оно опутывает каждый мой день, как грибные нити, оно вязкий кисель жизни, оно белый инверсионный след в шелково-голубом небе: мне не уйти от него, не улететь, даже со скоростью звука.
Все, что было — рядом со мной, вместе, во мне. Все, кто жил до меня, живут во мне, живут мной. И я буду жить в тех, кто придет следом. Я сам иду следом за теми, кто проложил путь, прямой путь туда, в поля счастливой охоты, и моя жизнь не принадлежит мне, но я буду для тех, кто придет за мной, — пионером, вожатым, первопроходцем.
С тех пор как его не стало, я один живу за двоих. Иногда мне кажется, что в день его гибели его душа вошла в мою душу, стала моей душой. Нас всегда было двое, нас и сейчас двое, мой друг и я. Я и мой брат.
После всего, что случилось, я стал больным. Поэтому я не верю себе. Может, его и не было? Может, это очередная конфабуляция, следствие моей контузии, моего помешательства?
Я помню, я всегда знал, что нас двое. В детстве мне смутно грезилось, я с чего-то решил, что у меня есть брат-близнец, но взрослые скрывают его от меня. Может, он живет в соседнем селе или по ту сторону нанесенной на стекло амальгамы, может, теперь он живет только в моих снах.