«Аполлон-8». Захватывающая история первого полета к Луне
Шрифт:
При отсутствии даже отдаленно приемлемых способов спастись Борману оставалось выбрать наименьшую из опасностей и попробовать перезапустить двигатель. Насколько работоспособным окажется наполовину развороченный агрегат, можно только гадать, но было ясно, что его запросто хватит на второй взрыв, от которого самолет разнесет в клочья.
Решившись, Борман включил зажигание. Двигатель чихнул, но заработал. Вновь зажглась красная лампочка, и самолет затрясся с грохотом. Двигателя, однако, хватило на три минуты; за это время внизу успело показаться высохшее дно бывшего озера. В этот миг Борман мог бы катапультироваться – и понимал, что это было бы лучшим выходом, – однако он уже дотянул до этой точки, и теперь было делом принципа дотащить самолет до посадочной полосы в
Борман благополучно посадил дымящуюся машину и, едва колеса остановились, выскочил из кабины и в соответствии с еще одним железным правилом пилотов изо всех сил пустился бежать как можно дальше от самолета. Пожарные машины, уже подтягивающиеся к месту посадки, должны были справиться со всем остальным.
Оказавшись в безопасности и добравшись до командного пункта базы, Борман снял телефонную трубку и – во исполнение их супружеской клятвы – позвонил жене. Сьюзен всегда прекрасно понимала, насколько рискованным делом занят ее муж, и даже видела недавно, как в небе над Эдвардс столкнулись F-89 и T-33. Зная, что Фрэнк мог летать на самолетах любого из этих типов, она тогда побежала к месту катастрофы узнать, не Фрэнк ли был одним из пилотов, однако еще на дальних подступах ее остановил военный патруль и велел возвращаться домой. Домой она не пошла – вместо этого бросилась к соседке, тоже жене офицера, прошедшей через такое же потрясение. Соседка усадила ее у себя, успокоила и объяснила правила, существующие на Эдвардс на такой случай. «Так не делается, – сказала она. – Нужно сидеть и ждать».
В тот раз выяснилось, что ни в одном из столкнувшихся самолетов Фрэнка не было, однако усвоенному в то утро правилу ей не так-то просто было подчиняться. Поэтому она взяла с мужа обещание, что впредь, если что-нибудь случится, Фрэнк ей позвонит сразу же, как только сможет. Сегодня он так и поступил.
– Ты могла услышать об аварии и видеть пожарные машины, – сказал он, как только она взяла трубку. – Это связано со мной, но все кончилось хорошо.
Ответ Сьюзен, уже знакомой с принятыми порядками, был прост: да, она рада слышать такую весть, она всегда верила в его способность благополучно сажать самолеты и счастлива, что все обошлось. Сьюзен не стала вслух добавлять слова, которые в таких случаях обычно приходят на ум женам летчиков-испытателей: «на этот раз».
Неудержимая любовь к небу настигла Бормана еще в детстве, зато летная карьера чуть не закончилась в молодости. И как раз родные Военно-воздушные силы США и пытались запретить ему летать.
Фрэнк, единственный ребенок Эдвина и Марджори Борман, родился в 1928 г. Ему предстояло расти в городе Гэри штата Индиана, где отец успешно держал автомобильную мастерскую – предмет его гордости в ранние годы Великой депрессии, когда многим семьям приходилось несладко. Однако счастливой жизни в Гэри мешали постоянный холод и высокая влажность, обычная в тех местах. Большинство жителей штата к такой погоде привычны, но Фрэнк ее не переносил. Гайморит, воспаления уха и постоянные простуды не давали ему ходить в школу, и наконец семейный врач предупредил родителей: если мальчика не вывезти в сухой и теплый климат, он может потерять слух навсегда.
Тогда-то семья уехала из Гэри в Аризону и поселилась в городе Тусон. Фрэнк быстро поправился, стал отлично учиться и увлекся изготовлением действующих моделей самолетов: на смену одним приходили другие, за ними третьи, до бесконечности. В год после окончания Второй мировой войны, в которой авиация играла одну из главных ролей, он, уже старшеклассник, решил, что хочет посвятить жизнь полетам на настоящих самолетах. Борман знал, что самый короткий путь попасть к лучшим машинам – поступить в Военную академию в Вест-Пойнте, а затем идти служить в ВВС.
Однако с поступлением в тот год возникли сложности: решение Борман принял слишком поздно и уже не успевал ни подать заявление в Вест-Пойнт, ни получить необходимую рекомендацию от конгрессмена своего округа. Пока он прикидывал,
– Я попробую, сэр, – бесхитростно ответил Борман.
– Большего я и не прошу, – ответил судья. – Получится – хорошо, не получится – не твоя вина.
В итоге все вышло как нужно: заразиться любовью к полетам в 1946 г. было легче легкого, особенно от такого энтузиаста, как Борман. После школы и в выходные они с сыном судьи проводили бесчисленные часы за строительством моделей самолетов, и непокорный подросток мало-помалу становился дисциплинированнее.
Судья, знавший о желании Бормана поступить в Вест-Пойнт, в благодарность за помощь вызвался лично связаться с местным конгрессменом – опытным политиком Диком Харлессом – и попросить у него рекомендательное письмо. Харлесс согласился, однако никакому конгрессмену не под силу повернуть время вспять: подавать заявление в Вест-Пойнт было поздно, и лучшая военная академия страны могла предложить Фрэнку лишь третье по очереди запасное место: его зачислят в том случае, если три кандидата, уже принятые в академию, откажутся от поступления. Как ни странно, эта фантастическая вероятность реализовалась: один за другим три потенциальных курсанта решили, что они не созданы для военной жизни. И Фрэнк Борман, к собственному изумлению, в том же году стал бритоголовым первокурсником Вест-Пойнта и в 1950 г. должен был окончить академию.
Как и ожидал Борман, каждая минута в академии доставляла ему радость. Во времена Великой депрессии семья выжила лишь благодаря неиссякаемой работоспособности отца и его преданности делу; Борман, прочно усвоив тот урок, следовал ему в старших классах и теперь в Вест-Пойнте. Ему нравились и напряженные теоретические занятия, и беспощадная дисциплина, и надежное чувство товарищества, скрепляющее тех, кто стоит на самой низшей ступени иерархии.
Даже традиционные издевательства старших курсантов над младшими Борман, в отличие от большинства новобранцев, со временем обратил себе на пользу: вынести их было нелегко, зато они учили самоконтролю и выдержке. За едой – сосредоточенно молчать, держать спину, не опускать глаза; если старшекурсник разворошил аккуратно убранную постель – подчиняться без разговоров и перестилать заново. А кроме того, он постиг один из неписаных законов Вест-Пойнта: бывают случаи – тщательно просчитанные, безошибочно выбранные, – когда выгоднее не подчиняться.
В самом начале первого курса, стоя в строю, Борман наблюдал за идущим вдоль шеренги старшекурсником – известным наглецом, грозой всех новобранцев. Сейчас он оглядывал каждого в строю и особо придирчиво следил, у всех ли ботинки начищены до блеска. Дойдя до Бормана, он остановился.
– Мистер Борман, у вас ботинки не в лучшем виде, – объявил он.
– Да, сэр, – отчеканил Борман, глядя прямо перед собой и, как учили, не встречаясь глазами со старшим.
– А теперь будут еще хуже.
С этими словами старшекурсник с размаху впечатал свой каблук в ботинок Бормана.
Несмотря на волну боли, пронзившей всю поверхность стопы, Борман не шевельнулся. И тихо прошипел:
– Сукин сын. Еще раз так сделаешь – убью.
Повисла тишина: не проронил ни слова ни старшекурсник, ни стоящие рядом новобранцы, которые из опасения не показывали виду, будто слышали слова Бормана. Неподчинение старшему могло положить конец военной карьере, даже еще не начавшейся, и это все знали. Старшекурсник, застыв на месте, молча пожирал глазами Бормана, затем повернулся и двинулся дальше вдоль строя. Рискованная выходка Бормана окупилась с лихвой; насколько он потом понял, у его мучителя уже сложилась репутация обидчика, злоупотребляющего придирками к новичкам, и очередной рапорт об инциденте принес бы больше вреда старшекурснику, чем Борману.