Апостасия. Отступничество
Шрифт:
– Что за чушь!
– Понимаешь, он был в таком… невероятно возвышенном состоянии духа!.. Это невозможно описать. Он все повторял, как он всех любит! Как он счастлив, как он любит весь мир! И что мы непременно победим! И какая будет светлая, прекрасная жизнь!.. Что революция дала ему ни с чем не сравнимое счастье, что ему совсем не жаль принести себя в жертву, что он успокоится, только когда князь Сергей будет убит…
– Ты видела сама, как все произошло?
– Нет… Я пришла уже после… всего. Янека уже увели, а на месте взрыва оказалась только маленькая кучка из останков князя и… всего остального… вершков десять. Князя разорвало буквально
– Ну и отлично, – спокойно сказал Натан Григорьевич. – Я утром уезжаю, Надя. За границу. Начнутся аресты. Надо переждать.
– А я? – вскрикнула Наденька.
– Ты останешься здесь, – спокойно произнес Натан Григорьевич.
– Я не хочу. Я хочу с тобой! Возьми меня с собой, Натан!
– Девочка моя, существует революционная дисциплина, и ни ты, ни я не имеем права ее нарушать.
– Я в положении, Натан, – опустив голову, тихо произнесла Наденька.
– У-у! Милая!.. Что ж ты так неосторожна?.. – Он взял ее за подбородок и приподнял кверху смущенное лицо. – И что? Уже ничего нельзя сделать? – Он смотрел ласково и немного насмешливо.
Наденька покачала головой.
– Тогда тем более, дорогая, тебе нужно оставаться здесь. Ну куда тебе за границу с ребенком?
– А как же Файнберги? Оба профессиональные революционеры и… с ребенком.
– Наденька, когда ты со мной сходилась, я тебе сразу все объяснил. Ни жены, ни детей у меня не может быть никогда. И, кажется, ты не возражала, – добавил он с улыбкой.
Наденька ничего не ответила, она сидела по-прежнему в уголке дивана, отвернувшись от Натана Григорьевича, и тихонько плакала.
– Перестань. Я не люблю женских истерик. Родишь ребенка, отдашь на воспитание… Потом… будет видно, что потом. Денег я тебе пришлю. Да и папаша, я думаю, не бросит падшую дщерь с внуком. Или с внучкой… – сказал он, как всегда насмешливо улыбаясь.
– Можно мне остаться сегодня с тобой? – робко, сквозь слезы спросила Наденька.
– Нет, милая. Рано утром за мной придут. Давай простимся сейчас.
– Натан! – умоляюще прошептала Наденька. – Ну на часик… в последний раз… Бог знает, когда мы теперь снова… Я тебя так люблю!..
3
Выйдя от Михалыча, молодежь еще долго не желала расходиться по домам. Завивалась февральская метель. Шли малыми группами по улицам, пряча детские, еще безусые лица в поднятые кверху воротники студенческих шинелей, а возбуждение бурного дня все никак не утишалось. Решили отправиться в трактир и там продолжить сладостные речи о переустройстве отсталой России на новых, демократических началах, как во всем цивилизованном мире. Жажда коренных перемен кружила молодые головы, и хотелось осуществлять эти перемены немедленно, да хоть бы и с сегодняшнего вечера. А начать хотя бы и с того, чтобы сей же час вступить в боевую организацию (а то и самим создать!) и устроить покушение на… да хоть бы и на самого государя! (Вот это была бы бомба!) А что? Не боги горшки обжигают! Вон Ян Каляев – тоже бывший студент и не намного их старше, а давно уже участвует в борьбе! Учиться? Это всегда успеется! Пусть учатся дураки, а для умных
Около двенадцати ночи разгоряченные напитками и речами молодые люди покинули трактир, договорившись встретиться на другой день, чтобы уж окончательно определиться с тактикой и стратегий, поскольку мочи больше нет терпеть вековой произвол. Жандармская Россия должна стать свободной! А свобода, как известно, покупается не разговорами, а кровью. Свобода завоевывается с оружием в руках. Ни просить (унижаться!), ни даже требовать у царя мы не собираемся. Сбросить его с престола и покончить со всей самодержавной шайкой, а там… новая земля и новое небо в алмазах, царство небесное на земле! За это не жалко и кровь пролить. Чужую. Да хоть бы и свою! И свою нисколечко не жалко! Снова и снова вспоминали Каляева, и надевали ему на голову венцы, и ставили ему от имени будущей свободной и благодарной России памятники.
После жарко натопленного помещения и еще более жарких речей Петр шел по городу в шинели нараспашку, русые, давно не стриженные волосы выбивались из-под фуражки, а душа его была переполнена любовью к человечеству. Распростившись наконец с такими же, как и он, восторженными товарищами, он вдруг обратился к своему утомившемуся до смерти за весь этот сумасшедший день брату:
– А хороша эта Наденька чертовски!.. Глазища – во! С блюдца! А как захохочет – не оторвешься! Так бы и съел всю!.. Как она тебе?
От неожиданности Павел замялся, не зная, что отвечать брату. Он вовсе не думал ни о Наденьке, ни о свержении монархии в России, а думал только о том, что, пожалуй, зря он приехал в Петербург и лучше бы ему сейчас сидеть в своей чистенькой и светлой комнатке, в особнячке на Андреевском спуске, и слушать, как тикают часы в прихожей, отбивая ч'yдным боем каждые полчаса, да читать Ключевского, а на рассвете пойти к заутрене, и встретиться с отцом Иоанном, и поговорить с ним о патриархе Никоне и о церковном расколе, о котором у Павла никак не складывается одного мнения: то ему кажется, что прав патриарх Никон, то – протопоп Аввакум…
– Ты что, брат, язык отморозил, молчишь?.. Да… только Наденька эта… Пожалуй, что у нее роман. С Михалычем. А жаль!.. Я бы на такой женился. А что? Ты не смотри, брат, что я молод… Ну да, молод. Независимости материальной нет. Матушка не благословит. Да ведь у нее папаша богатый. И, говорят, революционерам помогает… Нет, брат, у меня такое сейчас вот тут, – он показал на грудь, – жжение!.. Надо что-то начать делать, понимаешь? Срочно! Пока огонь в груди!.. Прокламации – что!.. Тут прокламациями не удовлетворишься!.. Слушай! – Его вдруг осенило, он даже приостановился. – А поехали-ка мы сейчас в заведение!.. К Катеньке!..
– Это куда? – наивно спросил Павел.
– А что? В самый сейчас раз! Ах какая девушка Катенька! Глаза – черная ночь! А зубы, брат!.. Мечта, а не зубы!.. Да и вся… А? Денег только… У тебя деньги есть?
– У меня… немного… – сказал, запинаясь, Павел, помня матушкин завет не тратить денег попусту, а только на необходимое.
– Что ж ты мне, брат, денег совсем не привез?.. – укорил брата Петр. – Я тут поиздержался… – Он хотел было сказать: на революцию, но постеснялся такой преждевременности, поскольку истратил совсем на другое. Самому же просить у матушки было стыдно. – Да она не так чтобы и дорого… рублик всего. А?..