Апозиопезис
Шрифт:
— Банальная карьера обычной бляди, — серьезным тоном резюмировала Габрыся. — Все мужики — грязные хряки. Ненавижу их!
— Не бойся, Габа, мы смоемся, я тебе обещаю, — Зузанна похлопала подружку по спине.
— А как вас схватили? Сколько их всего? Шайка большая? — Генриетта уже начала приходить в себя и тут же ломать голову над тем, как освободиться. В первую очередь ей следовало узнать противника, узнать, с какими силами врага придется иметь дело. Потом следует узнать его слабые пункты, ну а под самый конец — нанести удар и прикончить. Нуда, убить! После того, как отнеслись к ней самой, иное решение просто не входит в расчет.
Похоже, обе подруги по несчастью и плену почувствовали решительность и подавляемую ярость в голосе Генриетты,
— В Варшаву я приехала из Львова, чтобы изучать актерское мастерство. Моя мама была здесь когда-то балериной, — сообщила она. — Я пошла в Большой Театр и обратилась к ее бывшему импресарио, но он отослал меня в «Альгамбру» или же «Эльдорадо», поскольку в государственных театрах, понимаете, нет места для подростков. После моря пролитых слез они поначалу согласились взять меня помощницей в гардероб. Проработала я всего один день. Вечером, когда я вышла из театра и направилась на квартиру, ко мне подошел один из этих проклятых толстяков и приложил ко рту платок, пропитанный какой-то гадостью. Проснулась я со страшной головной болью в этом ужасном подвале. Я уверена, что меня сдал и продал туркам кто-то из работников театра. В городе я человек новый, без знакомых, без друзей. Да обо мне никто и не вспомнит. В гардеробе меня все осмотрели так, словно я была каким-то товаром… А они еще слюнку пускали, свиньи, чтоб всех их кондрашка схватила. Когда-нибудь я еще все это опишу. Этих, понимаешь, так называемых джентльменов, вежливых и милых с дамами, а после заката направляющихся в публичный дом, где могут заняться копуляцией даже с ребенком, лишь бы успокоить собственное желание. Лживые, двуличные гады… Тьфу!..
— Я тоже была в городе новой, — отозвалась Зузанна. — Как уже упоминала, здесь я только проездом. Направлялась с Подолья в Краков, к своей тяжело больной тетке. Из поезда я вышла на Петербургском вокзале и искала извозчика, чтобы добраться до какой-нибудь гостиницы. Один милый джентльмен, говорящий с сильным российским акцентом, которого я видела и в поезде — уж слишком он ко мне приглядывался — предложил, что подвезет меня своим экипажем в уютный, порядочный пансион. И он привез меня к воротам этого вот дома. Вместо гостиничного служащего за багажом вышел Хакки, евнух, обожающий избивать девушек бичом. Но об этом я узнала уже позднее.
Генриетта кивнула.
— Охотники за рабынями, — буркнула она вполголоса. — Ну а кроме пары евнухов, Бурхан Бея и таинственного русского здесь кто-нибудь еще появляется?
Обе девушки отрицательно покачали головами.
— Дольше всего торчат здесь в подвале девушки из первой камеры, дней уже десять, но они ни о ком не говорили. Всегда здесь появляться один только Хакки, который приносит нам еду и бьет кнутом, иногда только так, для своего развлечения. Каждую девушку осматривает хозяин дома, отвратительный турок, Бурхан Бей, — сообщила Зузанна. — Но вчера он появился в компании двух странных типов: одного такого пана со шрамами на роже и огромного негра в еврейском лапсердаке. Они разговаривали по-немецки, так что я ни слова не поняла.
Генриетта почувствовала прилив жара. Данил и Алоизий? Были здесь? Все-таки, в какие-то гадости они замешаны! Нет! Она не могла поверить в подобное. Пруссачка оперлась о решетку и бездумно массировала продолжавшую болеть шею. Нет, ну какая же судьба-мерзавка! Она сама чуть не влюбилась в мужчину, сотрудничающего с похитителями женщин, шпионами и убийцами. Да, убийцами, причем, самого паршивого сорта. Игнаций узнал дом как место собственной смерти. Выходит, это здесь его замучили, превращая в демона, который потом был натаскан на исполнение покушений. Ее Данил, такой умный и благородный, пускай и немного сумасбродный, и все же благородный, был самым обычным, подлым сукиным сыном! Что сделает полковник Кусов, как только узнает, что это она пыталась встретиться с инженером и предупредить его о полковнике. Какой стыд! Она нарушила устав,
Погоди, погоди, ведь она же сама собиралась выбить из головы всякие любовные увлечения! Она солдат, а не девица на выданье! Генриетта выпрямилась, поправила смятое платье, после чего проверила снаряжение. Из карманов пропали портмоне и оба револьвера, не было и пристегнутого к икре кинжала. Зато нашлась обмотанная вокруг корсета гаррота с колючками, пропитанными парализующим ядом. И за это спасибо! Она развернула свое оружие и щелкнула им в воздухе словно бичом.
— Ну, девицы, чего пялитесь? — одарила она товарок не сулящей ничего доброго усмешкой. — С одним толстяком, думаю, мы ведь справимся, или я не права?
Обе ответили улыбками, а Габрыся еще и закивала головой с энтузиазмом.
Астральная плоскость, в то же самое время
Навозник спокойно плыл по мягким волнам моря черной эктоплазмы. Сейчас он дрейфовал вокруг проникающих друг друга образов всех возможных Варшав, приближался и удалялся, словно голодная муха, которая никак не может решиться, желает она или нет приземлиться на лакомом куске. А вокруг пролетали то воющие, то чего-то бормочущие духи, все клубилось от отголосков и призраков великих событий из жизни города и его обитателей. Черные волны с шумом разбивались на рифах реальности и взбешенно пенились, омывая границы нашего мира. Они не могли их победить, точно так же, как рои упырей и затерявшихся сознаний умерших людей.
— Вы только поглядите, господа, на эту вот Варшаву, — полковник Кусов указал на возникающий из мглы образ города. — Если глаза меня не обманывают, эти дома стеклянные.
Крыши зданий сияли гладкими поверхностями, словно зеркала отражая изображение неба. Стены домов тоже блестели матовым стеклом, чаще всего, молочным, довольно редко окрашенным в какой-то иной цвет. Дома различались только деталями, издалека же выглядели совершенно одинаково; чистенькие, умытые параллелепипеды с чуть более темными отверстиями окон, один рядом с другим, словно вышли из-под матрицы. Их окружали тротуары из белого камня и просторные, широкие улицы, и те и другие тут же подметались служителями в белых халатах. Идентично одетые рабочие и ремесленники спешили на работу, все вежливо кланялись друг другу, шли с гордо поднятыми головами, неспешно и с достоинством.
— Наверное это какой-то идеальный мир, в котором поляки никогда не бунтовали против царя, в результате чего оба наши народа живут в согласии и достатке, — Кусов довольно покачал головой. — Вот видите, инженер? Было бы достаточно, чтобы ваши земляки проявляли большее трудолюбие и дисциплину, а не витали в облаках и вечно искали способности к скандалам, и стали бы замечательной, современной частью империи. Страной благосостояния и справедливости, где простой народ может жить в счастье и удобствах.
— Да ну, это слова, — махнул рукой Данил. — Это какая-то утопия, выдуманная идеалистом. И совершенно оторванная от реальности. Вы видите? Ее границы просто светятся от напряжений. Этот мир термодинамически нестабилен, слишком он выдуманный и ненастоящий. Ну вот, уже развеялся, и только мы его и видели.
— Похоже, обеденная пора уже прошла, — вмешался Алоизий. — А у нас ни крошки съестного. Если мы быстро не найдем свой мир, быстро окочуримся от голода.
Данил высунулся за борт, высматривая чего-то в тумане. Образы Варшавы все время сменялись, будто в калейдоскопе, они исчезали, заменяемые очередными картинами, если только наши путешественники не уделяли им достаточно внимания. И хотя здесь они торчали уже часа два, похоже, что быстро вернуться домой им было не суждено.