Апрель в Белграде
Шрифт:
Если она не посмотрит – значит, ее нет в списке. Эта мысль облегчала жизнь. Незнание позволит ей спать сегодня ночью.
Если только Настя не посмотрит… Блять, Настя. Она же сто процентов посмотрит! Ей же тоже интересно! Настя, нет!
– Ну что, готова к хору? – спрашивает между делом Настя на большой перемене. – Ты, наверно, не будешь в моей группе, потому что только сейчас записалась, но ничего. Где-то да будешь.
А кто сомневался?
– Что? – Алена представляла свое удивление тысячу раз, но, когда она действительно удивляется, это тяжелее. Грудь и голова стали тяжелее.
– Что «что»?
– Ты
– А ты – нет?
– Он что, меня взял?
– Я же говорила, нормально поешь.
Гадство какое.
Настя пыталась понять, почему Алене так сильно не хочется в хор. Они ведь даже пели вместе однажды. Дурачились, снимали на камеру. И только подумать! Это была идея Алены. И Настя понимала…
Алена просто ссыкло.
Глаза медленно и раздражительно закрываются, а руки застывают, не решаясь зарыться от негодования в волосах. Очевидно же. Блин, ну очевидно же было! Еще во втором году. У него цель – выбесить ее до смерти, раз ей так скучно. Надо же было ляпнуть Травкину про его хор! Скучный, видите ли. Иди теперь и пой в свой скучный хор.
Если бы молчала на прослушивании, он бы все равно взял. Назло.
Ларина аккуратно бежит между учениками к выходу, перепрыгивая и обходя разбросанные рюкзаки. Такой переполох мог быть только на большой перемене, когда ученики уходили за едой и оставляли вещи в гимназии. А такое чувство, что сначала они вертелись юлой и по ходу дела раскидали свое шмотье. Где упало – там и будет лежать.
На контрольной лестнице уже ничего не валяется. Повеяло холодком. Наверно, с улицы. А может, с алениной кожи.
Она быстро разворачивается к доске объявлений, не обращая внимания на возвращающихся с улицы проглотов, и начинает бешено искать нужную бумажку. Быстрее бы найти ее и разозлиться еще больше.
Вот она.
Алена Ларина.
Будь ты проклят.
Репетиция в понедельник, в 15:00.
Уговора вступать в хор у них не было, так что она не будет. Нет-нет. Может быть, у нее не отвратительный голос, но у нее будут отвратительные репетиции. Он же будет ее выделять. Он же без причины будет говорить ей петь громче и орать, как орет на всех, кто ленится или не старается. Он же будет подмигивать красивым и популярным девчонкам, потому что ему нравились такие. Алене от последнего пункта стало противно дышать, как будто она вдохнула сигаретный дым.
Она уже видит каждый его пронзительный взгляд, который будет проходить сквозь нее.
«Ларина, не хочешь спеть Кристину Агилеру? Хотя бы не будет скучно».
Алена перегибает палку, но ей плевать. Ах, если бы он знал. Нет. Только не ты, Травкин, и твой хор. Я не умею. Не умею петь. Все, что связано с тобой – я не умею.
У нее все равно билось сердце от предчувствия. Ничего просто так не будет. Он будто стоит за спиной, прямо за спиной и дышит ей в волосы. За спиной только дул холодный ветер, который просачивался сквозь открывающееся двери.
Надо успокоиться. И съесть недоеденный сэндвич, который остался грустно лежать на лавочке
***
После последнего урока русского на третьем этаже Алена вылезает из толпы и проскальзывает в туалет. За две минуты этаж очищается, а за другие три – начинается урок второй смены. Шумела только вода из-под крана. Она умывается, пьет воду, закрывает кран, вытирается рукавом куртки, которую успела надеть, и уходит. Абсолютная тишина. В такой тишине всегда кажется, что кто-то схватит тебя за шею или выпрыгнет из-за угла. Бедные дети, которые просидят тут до половины восьмого! Алена спускается по ковровым лестницам и идет по коридору до следующей лестницы. Ее шагов совсем не слышно. Ее саму никогда и нигде не слышно.
За углом – угадайте что? Ковровая лестница. И по ней нужно спуститься, как ни странно. Издалека были слышны взрослые голоса, которые остались проигнорированными. Зря. Завернув за угол, Алена тут же одумалась, повернулась на девяносто градусов обратно и зашагала быстрее к первой лестнице. Надо бегом обратно. Куда угодно. Как маленький неуклюжий пингвин, который бежал к своей маме. Руки сжаты в маленькие кулачки.
Разговоры поднялись на второй этаж к ней. Уйдите, уйдите, уйдите…
– Ларина.
Да, это ее фамилия. А Вы, кажется, Травкин? Какое совпадение: от Вас-то я и бегу.
Алена застывает и несколько секунд уверенно смотрит вперед. Закрывает глаза. Как он ее узнал? По вечной куртке болотного цвета? По хвосту? По желанию съебаться от него? Может быть…
Травкин убеждается, что она идет к нему и возвращает внимание на разговор с коллегой. Пара секунд, и они прощаются. Мужчина уходит туда, куда бежала Алена.
Возьми меня с собой, кто бы ты ни был.
Так мило, наверно: стоять посреди коридора в полной тишине. Даже если две секунды. Слишком интимно. Алене надо домой.
– Здравствуйте, – кивает она и часто сглатывает. Хватит стоять. Она идет к лестнице, которую он к счастью, не перекрывает. – До свидания.
Он стоял близко к лестнице, как знал. Как знал, что придется подойти. Он не закрыл проход своим телом, только сделал шаг и слегка поднял руку. Расслаблено и лениво, конечно. Алена прирастает к земле, дернувшись, ведь его рука могла удариться ей в живот. Травкин стоял сбоку и дышал прохладным мятным дыханием. Кажется, синий орбит. Нет-нет, синий самый сильный; после него внутренность рта горит. Больше похоже на зеленый орбит, но сейчас он вообще не жует жвачку. Культурный. Куда он ее засунул? За зубы? Так делала Алена на уроках.
– Куда собралась?
Впервые в жизни он уделяет внимание только ей. Не телефону, не клавишам, ни другому человеку, а ей. И смотрит на нее. Без иронии. Минуту назад с иронией, а сейчас – спокойное серьезное лицо.
– Домой, – она смотрит на него рваными взглядами. Порванные им. На него сложно смотреть вблизи. Травкин два раза цокнул и закатил глаза.
– У тебя хор.
О присутствии в хоре дорога не было, но вина и неловкость душат.
Травкин явно только что пришел. Сумка на плече, бежевая куртка, наверняка холодная кожа после улицы. Наверняка, Алена не о том думает.