Апрельская ведьма
Шрифт:
Кристину это не огорчает. Напротив. Лицу своему она, конечно, придала подобающее печальное выражение, когда Эрик с виноватым видом рассказывал ей, что его снова приглашают за границу для каких-то исследовательских проектов и что придется все-таки поехать, но в глубине ее души золотой рыбкой плеснула радость: наконец она поживет спокойно.
Она улыбается про себя, подумав, сколько у нее впереди завтраков в одиночестве. Черный кофе. Свежевыжатый апельсиновый сок. И маленькие белые горячие хлебцы с сыром «Чеддер» и мармеладом. Она выкинет его овсянку и мюсли тут же, как вернется из аэропорта. А еще, может быть, заведет себе кошку...
Как всегда, стоит ей размечтаться о свободе, он словно что-то чувствует. Складывает газету
— А может, возьмешь отпуск на пару недель в мае? И приедешь ко мне?
Кристина лживо улыбается. Вообще-то в мае она намерена сидеть у себя в садике и любоваться распускающейся сиренью, очень ей нужно париться в Техасе, задыхаясь от пыли в университетском городке.
— Попробую. Все зависит от Хубертссона. Если придется его подменять, тогда вряд ли что получится...
Этого достаточно, атака отбита, он кивает и снова раскрывает газету. Болезнь Хубертссона его раздражает, ему неприятно о ней слышать. Врач, способный так запустить собственный диабет, доведший себя пьянством и излишествами до угрозы ампутации, у людей благоразумных вызывает тревогу и смятение. А Эрик благоразумен.
И все-таки когда Кристина видит, как он морщит лоб над передовицей в «Дагенс нюхетер», ее, как и много раз прежде, заполняет та же стыдливая нежность. Он — мой мужчина, думает она. Да и больше того, мой освободитель и защитник. Никогда я не видела от него ничего, кроме добра, — и все-таки жду не дождусь, когда он уедет!
Она импульсивно подымается и подходит к нему, нагибается и целует в лысую макушку.
— Я по тебе уже скучаю, — говорит она.
На какой-то миг она ощущает его сомнение — каждый его мускул напрягся, но тут же обмяк. И вот он встает, обхватывает ее руками и целует ее шею, щеки и уши. Так было всегда — за один поцелуй она получает много. Даже чересчур много. Ее любовь оказывается слишком мала и тонет, захлестнутая волной его любви. Теперь ей надо обуздать собственную чувственность и, уперевшись ладонями в его грудь, мягко отстранить его. Одна мысль о близости пугает, грозя на месяцы вперед омрачить душевный покой их обоих — в памяти останется не ее поцелуй, а ее холодность.
Но вот он словно замер, он ее больше не целует, только стоит, крепко прижав ее к себе, и это объятие волнует куда больше.
— Я тоже по тебе скучаю, — произносит он наконец и гладит ее по голове.
Кристина, высвободившись, сует руки в карманы. И, наткнувшись там на конверт, спохватывается. Письмо! Странное письмо.
— Вот, смотри, — говорит она и протягивает ему конверт. — Лежало в почтовом ящике, когда я брала газеты.
Но Эрик уже сел и снова уткнулся в «Дагенс», скользнув по конверту рассеянным взглядом:
— От кого это?
Кристина, пожав плечами, приносит ножницы.
— Не знаю...
И, вцепившись в конверт, осторожно отрезает миллиметровой толщины полоску по его верхнему краю. Он толстый, письмо, должно быть, на много страниц.
Но, вытащив из конверта его содержимое, она решает было, что обозналась, что это вовсе не письмо, а бандероль из розовой шелковистой бумаги, в которую тщательно упаковано что-то маленькое и ценное. Однако, когда она разворачивает розовую бумагу на кухонном столе, ничего ценного из нее не выпадает. Кажется, упаковка пуста. Лишь через какое-то время она видит текст — в самой середине розового листка несколько крошечных строчек шариковой ручкой, каждая буковка — не выше двух миллиметров.
Кристина придвигает настольную лампу, поворачивает абажур, чтобы свет падал на розовую бумагу, и читает:
Я — желанная.
Я — никогда не приду.
Я — забытая сестра.
И там же несколькими сантиметрами ниже — крохотные каракули:
Я тоже сидела на старой вишне в саду у Тети Эллен,
Хоть вы меня и не замечали!
Тетя Эллен, тарантул в тарантелле!
Паук или танец?
Паук!
—
Эрик кладет руку ей на плечо:
— Ты слишком разогналась, успокойся. Не бери в голову, выкинь это письмо и включи автоответчик и определитель номера, чтобы знать, кто звонит. Рано или поздно они поймут, что тебе это неинтересно...
— Ха! — отвечает Кристина. — Можно подумать, на Биргитту подействуют деликатные намеки. Или на Маргарету. Нет, тут нужна тяжелая артиллерия — что-то я пока не замечала за ними обеими особой тонкости восприятия...
Эрик смеется, и от этого хорошо знакомого кудахтанья ее гнев утихает, она поворачивается к нему и видит, как его кудри сверкают червонным золотом в солнечном свете. Серенькое утро высветлилось до сверкающего предвесеннего дня — с высоким ярко-голубым небом и искрящимися на солнце редкими пятнами снега среди черных влажных полей.
Она взяла выходной и сможет отвезти его прямо в аэропорт, в Арланду. До самолета еще уйма времени. Она сбрасывает скорость. Спешить незачем, и можно позволить себе насладиться теми несколькими часами, что осталось им провести вдвоем.
Но Эрик наслаждаться не хочет. Едва они выезжают на шоссе, как ему уже невмоготу смирно сидеть на пассажирском месте. Его тон делается брюзгливым:
— Что, уже запланировала великие свершения в «Постиндустриальном Парадизе», пока меня не будет?
Кристина, вздохнув, сдерживается, чтобы не съязвить в ответ. Двадцать три года сопровождает ее эта брюзгливая ревность, раздражая больше всего остального. Когда-то ей казалось, что с годами это пройдет. Ревновать к собственному дому? Такого быть не может. Оказалось — может. Эрик ревнует ее к их дому. И при всем своем раздражении Кристина вынуждена признать, что для ревности у него есть основания. Она так страстно любит «Постиндустриальный Парадиз», что не в силах этого скрыть.
Когда девочки перебрались в Упсалу, Эрик охотно признал, что дом в Линчёпинге слишком велик и что все справедливо: теперь его очередь ездить на работу в Линчёпинг, раз она столько лет моталась на работу в Вадстену. Но когда она показала ему этот красный домик восемнадцатого века, выяснилось, что у Эрика несколько иные планы. Собственно, он-то собирался жить в квартире. И что в центре Линчёпинга есть совершенно замечательные квартиры, приличные и удобные и не так уж далеко от Университетской клиники. Может, Кристине подыскать себе работу в Линчёпинге? Перед семейной медициной теперь открываются новые возможности... Всю жизнь Кристина ходила вокруг Эрика на цыпочках, все время настороже — чтобы, не дай бог, не огорчить его и не рассердить. Всякий крик и свара ее пугали. От первого же раздраженного ответа у нее внутри все начинало дрожать от ужаса. Поэтому она тут же сдавалась и уступала с каким-то смутным и постыдным ощущением — не то страха, не то безразличия. Она просто не в состоянии браниться и спорить из-за будничных мелочей. Ее едва хватало на то, чтобы утром подняться с постели — все силы забирала тяжкая тайна, Кристинин вечный ужас и омерзение.