Араб с острова Банда
Шрифт:
Мы прошли в мою капитанскую каюту, примыкающую к моим жилым апартаментам. Я попросил вахтенного подать чай с сухарями и через пять минут перед нами образовался стандартный для меня набор: чай, сахар, сухари, кружки.
Слегка покачивало, но все емкости стояли в специальных самобалансирующихся отсеках, врезанных в стол.
Я взял чайник и налил в керамические кружки чай, не доливая выше половины и показал пример, отпив из кружки и прикусив колотый сахар. Отпил ещё. Потом бросил в рот сухарик и снова отпил.
Дед,
— Матерь Божья! Цукер! — Запричитал он. — Кому скажу, не поверят.
— А ты никому не говори, — рассмеялся я. — Лоцман, значит?
Я закинул в рот очередной сухарь.
— Лоцман, — сказал он, следуя моему примеру. — Матерь Божья, ситный сухарь. Это, где же так живут?
— Не везде так живут и не все, дед. Давай по делу! До Новгорода доведёшь?
Мы сговорились с дедом Лымарем о цене в один золотой, и он согласился провести в Ладогу даже джонку.
Я догадывался, что по Неве в Ладогу суда ходили.
— Вывесь на фонарный столб этот плат, — сказал мне дед, когда мы подходили к Орешку.
Он достал из сумки и протянул мне кусок белой ткани
— То знак добрый для крепости, чтоб не пуляли зазря.
Я подозвал матроса и плат вывесили.
— А если враг такой плат вывесит? — Спросил я.
— Так… Это… Не водим мы сюда ганзу. Да и Тишка вперёд нас ушёл, упредить, что пойду и кого поведу.
— Не водишь ганзу? А меня почему повёл?
— Ты — не ганза, — сказал Лымарь.
— А кто? — Удивился я.
— Не знамо кто, но не ганза. Чо я ганзу не видел? С тех полушки лишней не возьмёшь, а с тебя я целый золотой слупил.
— Так чего ж ты «незнамо кого» в Ладогу ведёшь? — Усмехнулся я.
— Ты сам в Ладогу захотел. Я тебя не понуждал. Токма…. Сюда вход полушка, а выход — две.
Мы как раз проходили крепость.
— Что, не выпустят? — Спросил я с вызовом.
— Каверзу чинить не будешь, выпустят. А пока дознание учиним.
— Ты сам-то, что такой смелый? Ведь во власти моей.
— То тебе мниться. Не ужо ли ты такой смелый, что без опаски служилого человека пленишь? — Усмехнулся теперь дед. — На службе я государевой. И вот тебе тому грамота. Разумеешь буквицы?
Дед достал из сумки грамоту и передал её мне. Развернув её, я прочёл:
«Сим вверяется право досмотра и крепости любого чолна и его людишек государему человеку Лымарю Прокопу. За императора всея Русии дьяк Тимофей Пушкарь».
На грамоте на красной шерстяной нити висела сургучная печать.
Я рассмеялся и вернул грамоту Прокопу Лымарю.
— Чо скалишься? — Удивился он.
— Как ты меня ловко окрутил?! — Отсмеявшись сказал я.
— И чо тут смешного? — Буркнул дед.
— Над собой смеюсь, дед.
— Не дед я боле.
— Да, это понятно, — махнул я рукой. — Прав ты, Прокоп Лымарь. Тебя по батюшке как?
— Трифоныч мы.
— Так вот, Прокоп Трифонович, прав ты. Не простой я купец, а посольский делец. Тфу ты, — снова рассмеялся я от того, что заговорил от растерянности стихами. — Посол я от английского короля.
— Чудной ты, человече. И баешь чудно, и деешь чудно. Кажи грамоту посольску.
— Так пошли ко мне, там и глянешь все грамоты. Их у меня много.
— И то. Пусть твои чалятся у тех быков.
Мы прошли в капитанскую каюту, где я предъявил Лымарю свои посольские полномочия.
— И посольские дары везёшь? — Спросил дед.
— Везу.
— Так ты, значиться, герцог? — С удивлением спросил дед. — А это выше графа, али барона?
— Выше. Выше герцога только король.
— Чудно… Видывал я германских баронов и графов, так те, не дай Боже, совсем на тебя не похожи. Вредные зело. Щёки как надуют…
— Я всё больше по морям плаваю, не до дутья щёк мне, Прокоп Трифонович. И что дальше? — спросил я, пряча документы.
Дед глядя на коносамент, качнул одобрительно головой.
— Знатная бамага. Всё чин по чину? Что прописано, то и есть?
— А то, — повторил я присказку деда.
— Посольские дары опечатаны?
— Да. Королевской печатью.
— Така што в грамоте?
— Да.
— В сундуках?
— Да.
— Смотреть не будем. В Московии глянут. А остальное покажешь.
— Смотри.
— Прямо шас?
— А когда?
— Пошли.
Досмотр прошёл без запинки и довольно быстро. Товара у меня в трюме лежало не так и много, и лежал он по отдельным камерам, чтобы не сместился во время шторма.
Увидя такой порядок в трюме, дед то и дело качал головой и цокал языком повторял два слова: «Любо» и «Добре», чередуя их и перемежая вопросами по существу досмотра.
В итоге дед поставил на коносамент штамп «досмотрено Орешек» и вернул мне золотой.
— Мы люди служивые, не положено. По Волхову другие поведут. Жди. Щас придут. Прощевайте.
Дед спустился по штормтрапу в ялик с теми же двумя мужиками на вёслах. Ялик, отчалив, двинулся вниз по течению к острову. Я видел, как он размахивал руками, что-то говоря встретившим его мужикам. Вскоре тот же ялик вернулся, и на борт взобрался молодой парнишка лет восемнадцати.
— Вас, чоли, до Нова города поднять надоть?
— Нас, — вздохнул я.
Я, почему-то сожалел, что наши с дедом Лымарем беседы прекратились. Он много мне рассказал об этих местах, в которых он и родился, и вырос. Про набеги и разорения рассказал: то шведами, то финнами, то иными непонятными людишками. Сложная тут была жизнь. «А где легко?», подумал я. Нет в мире таких мест.