Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду: От людей я вижу только притесненье и беду. По ночам гляжу на звезды, вечной болью изнурен, А мои друзья вкушают в это время сладкий сон. Я задумчив и печален, я безумием объят, А мое питье и пища – колоквинт и горький яд. До каких мне пор скитаться и рыдать в степной глуши? Что мне делать с этой жизнью? Лейла, ты сама реши! Сам Джамиль ибн Мамар не был страстью столько лет палим, И такой любви всевластной не испытывал Муслим, Ни Кабус, ни Кайс – мой тезка – не любили так подруг, Ни араб, ни чужестранец не познали столько мук. И Дауд когда-то вспыхнул, на любовь свою взглянув, И, открыв соблазны страсти, стал безумствовать Юсуф, И влюбился Бишр, и Хинде не хотелось

ли проклясть Всегубительную силу – упоительную страсть? И Харута эта сила чаровала вновь и вновь, И Марута поразила беспощадная любовь. Так могу ли я, влюбленный, не блуждать в ночи глухой, Так могу ли я не плакать, обессиленный тоской? Если бы не ночь, то душу у меня бы отняла Та, что ранит и врачует,- и лекарство и стрела! Чем возлюбленная дальше, тем любовь всегда сильней. Кто любовь мою утешит, кто подумает о ней? Прилетел восточный ветер и огонь разжег в груди, И влюбленному велел он: «От любви с ума сойди!» Что таит слеза безумца? Кто ответит на вопрос? Должен кто-нибудь проникнуть наконец-то в тайну слез! Я красноречив, но слова о любви не обрету: Слезы – те красноречивей, хоть познали немоту! Разве может скрыть влюбленный то, что в сердце зажжено? Разве жар неутоленный спрятать смертному дано? Призрак, прежде чем украдкой ты во тьме пришел ко мне, Я услышал запах сладкий в полуночной тишине. Это дуновенье луга, орошенного дождем: Он, сперва росой заплакав, улыбается потом.

* * *

Лейла, надо мной поплачь,- я прошу участья. Оба знаем – я и ты,- что не знаем счастья. Мы в одном краю живем, по всесильна злоба,- И несчастны мы вдвоем, и тоскуем оба. Подари ты мне слезу – светлое даренье. Я – безумие любви, я – ее горенье. Сердцем обладаешь ты добрым, нежным, зрячим, Так поплачь лее надо мной, помоги мне плачем. Обменяться нам нельзя сладкими словами,- Обменяемся с тобой горькими слезами.

* * *

Когда я, став паломником, найду ее у врат Святого дома божьего, где голуби парят, Тогда своей одеждою коснусь ее одежд, Отринув запрещения зловредных и невежд. Она развеет боль мою улыбкою одной, Когда у ложа смертного предстанет предо мной. Подобных мне и не было, сгорающих дотла, Желающих, чтоб к пеплу их любимая пришла! О, вечно вместе жить бы нам! А в наш последний час В одной могиле, рядышком, пусть похоронят нас. Ту, чья улыбка нежная и тонкий, стройный стан С ума сведут н старого,- увозит караван. Хотел поцеловать ее, – строптивости полна, Мне, словно лошадь всаднику, противилась она. Но прикусила палец свой и сделала мне знак: «Боюсь я соглядатаев,- теперь нельзя никак!…»

* * *

О, чудный день, когда восточный веял ветер И облака в ее краях рассеял вечер, Когда откочевал мой род в края другие, Но быть я не хотел там, где мои родные… О горы вкруг ее становья! На мгновенье Раздвиньтесь: пусть несет от милой дуновенье Восточный ветерок: вдохнув его прохладу, Я исцелю свой жар и обрету усладу. Недаром ветерку дано такое свойство: Из сердца гонит он тоску и беспокойство. Где чудная пора, куда ушли без вести Утра и вечера, когда мы были вместе! Простит ли Лейла мне, что все ее поносят? А мне бранить ли ту, что миру свет приносит? Сиянием своим она всю землю нежит, И лишь моей душе мой светоч не забрезжит. Больны мои глаза любовью, но страдальца Ей просто исцелить прикосновеньем пальца. Душа моя забыть любимую не может, И душу я браню, но разве брань поможет? Когда я с Лейлой был,- с тех пор не каюсь в этом, Я целомудрия связал себя обетом. У опустевшего ее стою становья,- И вновь схожу с ума, ее желаю вновь я!

* * *

О, мне давно Урва-узрит внушает удивленье: Он притчей во языцех был в минувшем поколенье, Но избавленье он обрел, спокойной смертью умер. Я умираю каждый день,- но где же избавленье?

* * *

Поохотиться

в степях на газелей все помчались. Не поехал я один: о газелях я печалюсь. У тебя, моя любовь, шея и глаза газельи,- Я газелей целовал, если на пути встречались. Не могу внушать я страх существам, тебе подобным, Чтоб они, крича, вопя, с жизнью милою прощались.

* * *

Нет в паломничестве смысла,- только грех непоправимый,- Если пред жильем подруги не предстанут пилигримы. Если у шатра любимой не сойдут они с верблюдов, То паломничества подвиг есть не подлинный, а мнимый.

* * *

Весть о смерти ее вы доставили на плоскогорье,- Почему не другие, а вы сообщили о горе? Вы на взгорье слова принесли о внезапной кончине,- Да не скажете, вестники смерти, ни слова отныне! Страшной скорби во мне вы обвал разбудили тяжелый,- О, пусть отзвук его сотрясет ваши горы и долы! Пусть отныне всю жизнь вам сопутствуют только невзгоды, Пусть мучительной смертью свои завершите вы годы. Только смертью своей вы бы горе мое облегчили,- Как бы я ликовал, как смеялся б на вашей могиле! Ваша весть мое сердце разбила с надеждою вместе, Но вы сами, я думаю, вашей не поняли вести.

* * *

Они расстались, а недавно так ворковали нежно. Ну что ж, соседи расстаются,- и это неизбежно. На что верблюды терпеливы, а стонут, расставаясь, Лишь человек терпеть обязан безмолвно, безнадежно.

* * *

Вы опять, мои голубки,- на лугу заветном. С нежностью внимаю вашим голосам приветным. Вы вернулись… Но вернулись, чтоб утешить друга. Скрою ли от вас причину своего недуга? Возвратились вы с каким-то воркованьем пьяным,- То ль безумьем обуяны, то ли хмелем странным? Где, глаза мои, могли вы встретиться с другими - Плачущими, но при этом все-таки сухими? Там, на финиковых гроздьях, голуби висели,- Спутник спутницу покинул, кончилось веселье. Все воркуют, как и прежде, лишь одна, над лугом, Словно плакальщица, стонет, брошенная другом. И тогда я Лейлу вспомнил, хоть она далёко, Хоть никто желанной встречи не назначил срока. Разве я усну, влюбленный? Слышу я, бессонный, Голубей неугомонных сладостные стоны. А голубки, бросив плакать и взъерошив перья, Горячо зовут любимых, полные доверья. Если б Лейла полетела легкокрылой птицей, С ней всегда я был бы рядом,- голубь с голубицей. Но нежней тростинки Лейла: может изогнуться, Если вздумаешь рукою ласково коснуться.

* * *

Из-за любви к тебе вода мне не желанна, Из-за любви к тебе я плачу непрестанно, Из-за любви к тебе забыл я все молитвы И перестал давно читать стихи Корана.

* * *

Пытаюсь я, в разлуке с нею, ее отвергнуть всей душой. Глаза и уши заклинаю: «Да будет вам она чужой!» Но страсть ко мне явилась прежде, чем я любовь к другой познал Нашла незанятое сердце и стала в сердце госпожой.

* * *

Дай влюбленному, о боже, лучшую из благостынь: Пусть не знает Лейла горя, – эту просьбу не отринь. Одари, о боже, щедро тех, кому нужна любовь, Для кого любовь превыше и дороже всех святынь. Да пребуду я влюбленным до скончания веков,- Пожалей раба, о боже, возгласившего: «Аминь!»

* * *

Лишь на меня газель взглянула,- я вспомнил Лейлы взгляд живой Узнал я те глаза и шею, что я воспел в тиши степной. Ее пугать не захотел я и только тихо произнес: «Пусть у того отсохнут руки, кто поразит тебя стрелой!»

* * *

Она худа, мала и ростом,-мне речь завистников слышна,- Навряд ли будет даже в локоть ее длина и ширина. И ее глазах мы видим зелень,- как бы траву из-под ресниц… Но я ответил: «Так бывает у самых благородных птиц». «Она,- смеются,- пучеглаза, да у нее и рот большой…» Что мне до них, когда подруга мне стала сердцем и душой! О злоязычные, пусть небо на вас обрушит град камней, А я своей любимой верен пребуду до скончанья дней.