Арахно. В коконе смерти
Шрифт:
– ОСТАНОВИТЬ «БОИНГ»! – довольно слаженно ответил хор.
– Только не палец, а карандаш, – сверившись с блокнотом, внесла уточнение брюнетка. – Вы сказали: толщиной с карандаш.
– Правильно, – принял поправку Щукин. – Это научно подтвержденный факт и, вы должны быть в курсе дела. Но это отнюдь не значит, что я хочу на следующей неделе получить от вас десяток однообразных опусов, герои которых плетут из паутины канат и останавливают им, допустим, взлетающий «Боинг» с террористами. Напрягите воображение, прошу вас! Смените хотя бы марку самолета! – воззвал он, придав лицу выражение: «Ах, если бы при моей сообразительности
По лицам некоторых присутствующих скользнула тень разочарования. Звездобол склонился над экраном «ньютоши» и решительно перечеркнул какую-то фразу.
Коровин остался бесстрастным. Он уже довольно споро орудовал крючком, держа его на манер авторучки, и на внешние раздражители не реагировал. К концу щукинской речи Владимир Владиленович успел сплести симпатичную круглую салфеточку сантиметров пятнадцати в диаметре – вполне достаточно, чтобы уберечь его гениальную голову от солнечного удара.
Хотя какой тут удар? Толик взглянул в окно, чтобы попрощаться с таким замечательным, таким погожим весенним деньком, потраченным неизвестно на что. Бездарно, можно сказать, потраченным.
Финал хозяйского выступления сопровождался поскрипыванием кресел и покашливанием: аудитория откровенно скучала.
– Все, все, – успокоил собравшихся Щукин. – Основными своими соображениями я с вами поделился. Подробности обсудим как-нибудь в другой раз и, не исключено, несколько иным составом. А теперь… – он загадочно улыбнулся, так что у большинства участников встречи приятно защекотало в области желудка.
Но тут заерзал, привлекая к себе внимание, господин Усачев.
– Позвольте экспромт! – попросил он. – Всего одну Минуточку!
На инфантильном личике проступили пятнышки смущения, особенно заметные в ямочках на щеках. Усачев встал, поднес близко к глазам листок, исписанный крупным школьным почерком и зачитал:
– Где зимуют пауки?В гамаке из паутины,За оконною гардиной,Между стенкой и картиной,В чистом поле у реки?Где зимуют пауки?В недомытой мамой раме,В позабытом оригами,Под горшочными цветкамиОплетают корешки?Где зимуют пауки?В скорлупе из-под ореха,За обойною прорехой,Иль за тридевять парсеков,Где все Проксимы близки?Если встретишь паукаТам, где ракам и не снилось —Пусть поспит. Ты, сделай милость,Чтоб несчастья не случилось,Не тревожь его пока.– Ничего себе экспромт, – возразил кто-то. – Про прореху на обоях – это была моя фраза. Как насчет поделиться гонораром?
– Не возражаю, – охотно откликнулся Усачев.
– Мило, – сказал Щукин. – Очень мило. Я бы даже поаплодировал. – Он несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши, не вынимая их из рукавов. Зал поддержал овацию.
«Ай да пупсик! – завидовал Толик, аплодируя вместе со всеми. – Пока остальные расслабляются, некоторые делают деньги. Интересно, сколько
Коровин вместо аплодисментов постучал концом крючка по столу.
– А теперь… – снова начал Щукин. – Или лучше хором? Давайте: три-четыре!
– БАНКЕТ!!! – слились в восторженном вопле несколько десятков голосов.
А может, и не бездарно? – подумал Толик о потраченном дне. На таких условиях он, пожалуй, не имеет ничего против того, чтобы сделать эти собрания ежемесячными.
– Ну, как тебе? – спросил Борис у Анатолия, когда они, влекомые плотной толпой, бок о бок пробирались к банкетному залу.
– Да так… – осторожно ответил тот. – Могло быть и хуже. Хотя непонятно, с чего это вдруг наш кормилец решил закрутить гайки?
– Погоди. Как говаривала, а вернее сказать, певала наша примадонна, «Толя, еще будет»! – предрек Оболенский.
– Думаешь?
– Угу. И тебе советую. Ты только, слышь, громкость чуть убавь. Это у пауков ушей нету, а у нашего брата… – Борис выразительно покосился на спешащего чуть впереди Прокопчика и приблизился к Толику вплотную. – Я вот что думаю. А не планирует ли наш Василий Алибабаевич таким образом плавно прикрыть свой Клондайк? Может, не окупаемся мы или надежд его не оправдываем. Да и как тут окупишься при таких гонорарах? Вот он и решил свое меценатство спустить на тормозах. А те шедевры на заданную тему, что мыс тобой по инерции еще накропаем, нам же самим придется куда-нибудь пристраивать. И получит он в итоге ту же агитацию, но забесплатно.
– Вряд ли, – понизив голос до предела слышимости, возразил Толик. – Как только наши раскусят фишку, они со злости на бедных паучков такой ушат помоев выльют! Ты представляешь?
– Многие и сейчас пишут такое, что просто… Э-эх! – вздохнул Борис. – Ладно уж, пришпорим лошадей, поручик. А то сытый голодному, сам знаешь, не что?
– Глаз не выклюет, корнет?
– Да будет так! – провозгласил лже-Борис.
Глава одиннадцатая. Антон
– Да не испугался я! – Разве?
– Да… как сказать… В общем, конечно, испугался, но это был не простой страх высоты или там водобоязнь.
– А что же?
– Ах-х-х-х!-Антон уронил локти на округлый край стола и остервенело впился пальцами в непослушные вихры над ушами, потащил в разные стороны. Тянул, вроде, волосы, а получалось – время.
– Перестань зажиматься! Говори как есть.
– Как есть… – ему было трудно привести в порядок мысли, облечь их в слова, он никогда раньше не пытался обсуждать свои проблемы с кем-нибудь еще. Да и с самим собой, положа руку на сердце, тоже не пытался. Как тут объяснишь… – Ну вот смотри. Тебе, когда ты на вертолет взлетающий забираешься, бывает страшно? – Бывает, – его собеседник вскинул широкие плечи.
– Бывает, – удовлетворенно повторил Антон. – Тем не менее ты за стойку цепляешься, по колесу взбираешься, в кабину запрыгиваешь и все, что там полагается, делаешь, так?
– Так.
– Вот. А теперь представь, что ты, как обычно, вцепился в стойку обеими руками, а подтянуться не получается. То вертолет качнет, то ботинок соскользнет, и еще эти лопасти сверху все давят, давят. А вертолет уже летит, метров пятнадцать – двадцать набрал, и вот ты думаешь про себя: «А, черт!» и смотришь вниз, себе под ноги, а там… – Он запнулся.