Аракчеев
Шрифт:
Он, что называется, пил без просыпу.
Много раз он участвовал в экспедициях и, надо сознаться, не всегда трезвый, но все же успел несколько раз отличиться и заслужил чин поручика. Наконец, он был ранен кинжалом в шею и, как храбрый, раненый воин, вышел в отставку и воротился в отечество.
В Петербург ему въезжать было запрещено.
Все эти события, описанные нами в предыдущих главах, проносились в уме ехавшего прямо с Кавказа в Грузино Михаила Андреевича Шумского и восставали в его памяти с особой рельефностью, когда это чудесное село уже открылось перед ним.
Издали
На первом плане представлялся огромный каменный трехэтажный дом, назначенный для кадетского корпуса; за ним высился большой, окруженный колоннами, купол собора и золотой шпиль колокольни, а там в разных местах выглядывали зеленые и красные кровли зданий, за которыми бесконечный сад сливался с горизонтом.
Вид Грузина тем более великолепен, что в этом месте берега Волхова низки, плоски и опушены мелким лесом; однообразие их утомительно и скучно — точно необитаемая пустыня, где не видно никакой жизни, и после такой скучной и безжизненной местности вдруг из-за колена реки восстает целый город, окруженный возделанными полями, которые пересекаются дорогами во всех направлениях. Дороги эти очень заметны.
Они обсажены березками и, сливаясь с садом и парком, кажутся одним общим бесконечным садом.
Чем более подъезжаешь к Грузину, тем яснее представляются окружающие его строения, но само Грузино остается все еще загадкою: город это, или мыза?
Огромный дом заслоняет все детали этого чудного села. Надо проехать этот дом, чтобы видеть самое Грузино.
Ехавший в тарантасе Михаил Андреевич Шумский, как мы уже сказали, равнодушно оглядывал окружавшую местность и думал свои тяжелые думы, думы о прошлом.
Только взгляд, брошенный им на находившуюся возле дороги сплошь вырубленную рощу, вдруг заискрился, и на его губах появилась довольная улыбка.
Он вспомнил историю вырубки этой рощи.
Лет пять тому назад это была чудная сосновая роща, но в ней было много валежнику и мелкой лесопоросли.
Проезжая мимо, граф Алексей Андреевич сказал батальонному командиру, батальон которого был расположен на этом месте:
— Рощу надо вычистить.
— Слушаю-с, ваше сиятельство! — отвечал ярый служака, приложив палец к козырьку.
Через месяц граф приехал и не узнал места. Следов не было видно существования несчастной рощи, кое-где лишь торчали пни, которые и обратили теперь внимание Шумского.
Он вспомнил, как рассвирепел граф Аракчеев от такого ревностного исполнения его приказаний.
«Быть может, он и не виноват во многом, имея таких слепых исполнителей каждого брошенного им слова, — мелькнуло в голове Михаила Андреевича. — Но передо мной он виноват всецело!» — докончил он свою мысль.
Тарантас уже в это время въезжал в ворота графского двора и через минуту остановился у подъезда главного дома.
Выбежавшие слуги приняли немногочисленные вещи приезжего, который, пройдя в свои прежние комнаты, приказал доложить графу Аракчееву о приезде отставного поручика Шумского.
XV
У МНИМОГО ОТЦА
Не очень ласково принял Михаила Андреевича его мнимый батюшка — граф Алексей
Не по сердцу была ему проделка молодого человека в театре и поведение на Кавказе — он знал про него всю подноготную.
Но Шумскому было и горя мало, он не обращал на графа никакого внимания, промыслит, бывало, себе винца, да и утешается им на досуге. Он уже начал надеяться, что будет себе жить в Грузине, да попивать винцо на доброе здоровье, но вышло далеко не так.
Граф нахмурился, глядя на почти всегда полупьяного Михаила Андреевича, но в объяснения с ним не вступал; последний же старался как можно далее держать себя, что первое время ему удавалось, так как и сам Алексей Андреевич избегал его.
Прошло около месяца.
Однажды после обеда граф вдруг не тотчас же пошел в свой кабинет и заговорил. Шумский тоже принужден был остаться в столовой.
— Плохое дело старость, — начал, вздохнув, Алексей Андреевич, — хотелось бы потрудиться да поработать, но силы изменяют. Вот в твои лета я работал и усталости не знал. Самый счастливый возраст, чтобы трудиться для собственной и ближнего пользы — так охоты, видно, нет, лень одолела, а между тем, и стыдно, и грешно человеку в твоих летах тратить попусту время…
Михаил Андреевич хорошо понимал, в чей огород летят камешки, но молчал.
«Пришла охота старику побрюзжать, пусть его, на здоровье! Не стану ему отвечать, соскучится скоро один разговаривать и меня оставит в покое», — думал он про себя.
— Кажется, воспитание было дано отличное, — продолжал, между тем, граф, как бы говоря сам с собою, — и все было сделано, чтобы образовать человека, как следует быть дворянину, но ничто не пошло в прок. Вам и не скучно без занятия? — спросил он, обращаясь уже прямо к Шуйскому.
«Дело дрянь, — подумал последний, — молчком не отделаться».
— Что же прикажете делать, и поскучаешь другой раз… — смиренно отвечал он.
— Мне странно, что ты не можешь найти себе дела.
— Что же прикажете мне делать? Служить я не могу — это вам хорошо известно.
— Да ведь тебя учили всему; можно и без службы найти себе занятие.
Зло взяло Михаила Андреевича.
— Учили меня всему, чему не нужно, а чему нужно, тому не учили. Вот если бы учили меня сапоги шить и веретена точить — точил бы здешним бабам на досуге, а я и этого не умею.
— Хоть бы молился Богу на досуге, если ничего не можешь придумать делать.
— Не за кого! За себя я молюсь — этого с меня и довольно.
— Как не за кого? А за твою несчастную покойную мать… — хриплым голосом, с видимым усилием сказал граф.
— Моя мать, благодаря Бога, и теперь еще жива и здорова.
Алексей Андреевич грозно сверкнул очами.
— Да ты-то сам, братец, здоров ли? — спросил он сурово Шумского.
Последний встал.
— Время узнать вам истину, если вы только ее не знаете. Женщина, имени которой я не хочу произносить — оно мне ненавистно — недостойна была вашего внимания: она бессовестно обманула вас и погубила меня, насильно вырвав из родной семьи, из той среды, где я, быть может, был бы счастливым и все это из корыстных видов, чтобы этим низким обманом упрочить к себе вашу привязанность.