Аракчеев
Шрифт:
— Вот как! А я так знаю, что Аракчеев только лентяев и вертопрахов не любит, пьяниц и мотов преследует, а хорошему слуге и у него хорошо, — протяжно проговорил проезжий, пристально глядя на Хвостова.
— Хорошо слуге, который льстит ему, слуге, который… — начал было снова последний.
— Смеленько, смеленько, молодой человек, смеленько осуждать человека, которого знаете только по слухам, — несколько сурово перебил его проезжий.
— Не я один осуждаю его, — поспешил оправдаться Петр Валерианович,
— Мое почтение, желаю счастливого пути, доброй службы и советую не слушаться дураков — может быть, увидимся! — проговорил незнакомец на прощальный поклон Хвостова.
В воротах, при выходе его на улицу, прошмыгнул кто-то мимо него в военной шинели и в фуражке солдатского покроя и взошел на крыльцо станционного дома.
«Это слуга проезжего!» — подумал Петр Валерианович и роковая догадка промелькнула в его уме. Последние слова проезжего несколько его озадачили.
«А что, если это Аракчеев? — подумалось ему. — Вот попался!»
Но почтовая тройка тронулась, зазвенел колокольчик, и Хвостов помчался тою ухарскою прытью ямской езды, какою славилась Русь до искрещения ее сетью железных дорог, и на другой день вечером путник был уже у цели своего путешествия.
Явившись к новому своему начальству, он узнал, что все прибывающие на службу в поселения должны были непременно представляться самому графу, а так как граф накануне выехал в южные поселения, то Хвостову и предстояло исполнить этот долг по возвращении его сиятельства.
Известие, что граф Аракчеев уехал накануне, неприятно отозвалось в ушах Петра Валериановича, и теперь он был вполне убежден, что в дорожном незнакомце встретил своего страшного начальника.
Со дня своего приезда в течение трех недель Хвостов был без дела, но, однако, никому не промолвил о своей встрече, не упомянув о ней и в письме к матери, ожидая разрешения своей догадки и придумывая средства выйти из затруднительного положения, если бы эта догадка оправдалась.
Но вот, наконец, раз вечером он получил форменную записку, содержавшую в себе приказание:
«Ваше благородие имеет честь завтра, в 10 часов утра, представиться его сиятельству».
Тревожно проведена была Петром Валериановичем наступившая ночь.
На другой день, за час до назначенного времени для представления графу, он уже был в знаменитом Грузине — резиденции Алексея Андреевича.
Войдя в залу, назначенную для представления, Хвостов застал уже там двух-трех офицеров. Вскоре, впрочем, молча, тихо, как бы под давлением страха или благоговения, стали входить новые лица, и в какие-нибудь полчаса вся зала наполнилась военными чинами разных родов войск, начиная с генерала до прапорщика.
Несмотря на количество ожидавших, в зале царила глубокая тишина, нарушаемая лишь изредка порывистым
Эта дверь, на которую часто обращались взоры присутствовавших, вела во внутренние покои графа.
Но вот дверь отворилась — все встрепенулись, и из нее вышел какой-то генерал с бумагой в руке.
— Клейнмихель! — шепнул Хвостову его сосед.
Петр Андреевич был начальником штаба военных поселений.
Он, раскланявшись с присутствовавшими генералами, развернул бумагу, оказавшуюся списком представляющихся графу, и стал по ней приводить длинный строй их в порядок вокруг залы.
Окончив эту проверку, Клейнмихель удалился снова в заветную дверь, и тишина в зале стала еще томительней.
Не прошло, однако, и пяти минут, как дверь снова отворилась и из нее вышел старый генерал, сопровождаемый Клейнмихелем.
Сердце бедного Петра Валериановича дрогнуло и сильно забилось: это был он — проезжий, встреченный им на станции, это был сам Аракчеев, которому он высказал о нем же самом столько дерзких мнений.
Граф Аракчеев, войдя в залу, остановился, суровым взглядом обвел всех присутствующих, как будто отыскивая кого-то своим взором, и Хвостову показалось, что этот обзор окончился на нем.
Началось и самое представление.
Генерал Клейнмихель по списку называл представляющихся.
Граф одних обходил молча, другим выражал свое одобрение, а некоторым делал строгие выговоры.
Дошла, наконец, очередь и до Хвостова.
Начальник штаба громко прочел:
— Поручик Петр Хвостов, переведенный из…
Граф Аракчеев не дал докончить генералу его доклада.
— Мое почтение! — сказал он полунасмешливо Петру Валериановичу.
Тот отдал ему почтительный поклон.
— Мое почтение! — повторил Алексея Андреевич с особенным ударением.
Хвостов повторил тот же поклон.
— Мы с ним старые знакомые, — сказал граф, обернувшись к Клейнмихелю. — Не так ли? — обращаясь снова к Петру Валериановичу и пристально глядя на него, спросил Алексей Андреевич.
— В первый раз имею счастье представляться вашему сиятельству! — смело ответил Хвостов.
— Как в первый раз! А помнишь станцию на московской дороге? Помнишь, как ты честил меня?
— Я говорил с проезжим, ваше сиятельство.
— О, да ты, я вижу, молодец на слове, каков-то на деле? Повторяю тебе, что Аракчеев дураков и лентяев не терпит! Пусть он будет, по-твоему, такой-сякой, а посмотрим ты какой?
— Петр Андреевич! — обратился граф к Клейнмихелю. — Поручить поручику Хвостову постройку нумера…
При этом Аракчеев назвал нумер предполагавшейся постройки какого-то нового здания близ самого Грузина.