Аракчеевский подкидыш
Шрифт:
– Так я пойду, капитан. Но если и он пойдет, то мы ведь так сойдемся, что просто лбами треснемся… И тогда уж…
– Тогда – тютю! – отозвался, вздохнув, Ханенко. – Как знаете. Впрочем, вся голубушка кукушка на авось стоит. Ну, дайте руку. Моя легкая, счастливая. Для других… Храни вас Бог и помилуй.
Хохол сильно, с чувством пожал руку Шумского, и этот почувствовал себя вдруг еще бодрее и как-то лучше настроенным.
Шумский и фон Энзе сели на полу к стене в двух противоположных концах
Бессонов и секунданты поглядели на обоих молча и сурово озабоченно. Всем им чудилось, что через несколько мгновений тут произойдет нечто роковое с одним из двух, а быть может, и с обоими.
– Ну-с. Давай вам Бог кончить ничем и затем примириться, – глухим голосом вымолвил Бессонов и двинулся.
Секунданты тихо последовали за ним… Дверь затворилась, и они молча стали за ней. В зале наступила полная тьма…
«Не надо думать! Не надо думать!» – мысленно повторял Шумский и заметил, смущаясь, что он дышит тяжело и, стало быть, громко.
Поединщикам предоставлялось право тотчас по наступлении темноты переменить место и затем уже кричать…
Шумский передвинулся несколько правее вдоль стены и подумал:
«Теперь-то ничего… А вот каково будет в третий раз кричать. Гаркнешь, сидя перед ним в двух шагах… Фу, какая гадость. Смерть?!.. Да смерть!.. Гадость какая…»
И совершенно как бы против воли он вдруг крикнул с азартом.
– Куку!
Последовал выстрел с того места, где сел фон Энзе. Пуля ударилась в стену над головой Шумского…
«Теперь переползем…» – подумал он и поднял руку с пистолетом наготове.
Прошло около полуминуты тишины.
– Куку! – раздался нетвердый голос фон Энзе, но уже с середины залы.
Шумский смутился от близости и выпалил зря… Он почувствовал, что хватил не целя, и по направлению его пистолета пуля должна была пролететь за сажень от соперника. Его смутил маневр соперника, который сразу сократил расстояние на половину и теперь, когда опять его черед кричать в третий раз, фон Энзе, наверно, уже подползет еще ближе и сядет на подачу руки.
«Что делать? Рисковать или уходить?..»
Шумский чувствовал, что он не в состоянии рассуждать и соображать. В голове его будто гудело. Он даже не мог отвечать за себя, что двинется от улана тихо и осторожно. А если его движенья будут слышны сопернику, тот совершенно безопасно последует за ним вплотную. Шумский не двигался, собирался крикнуть, чуял улана около себя, и голос не слушался…
«Сейчас и готово! Сейчас! Сейчас!» – говорило ему что-то на ухо или звучало в нем самом.
И вдруг мысль озарила его… Он вспомнил… Медленно, затаив дыхание, двинулся он ползком немного в сторону и еще медленнее, даже продолжительно, среди полной тишины, улегся и растянулся по полу на спине. Спустя мгновенье он крикнул
– Куку!!
Выстрел соперника прогремел шагах в четырех, почти с того места, с которого сошел Шумский.
«Миновала!» – вздохнул он. И тотчас же невольно и порывисто, уже не соблюдая никакой осторожности, он встал и пошел к тому же месту… Затем он остановился и прислушался, поняв, что улан в это мгновенье, наверное, спасается дальше от него.
«Потерял! – подумалось ему. – Черт знает, откуда теперь ждать. Но ведь у меня два выстрела. Один на „куку“, а другой – когда вздумается… Чего же? Хвачу тотчас же третий…»
И он обменил пистолет на другой из-за пояса.
Прошло несколько мгновений. За его спиной, почти вплотную, раздался крик:
– Куку!
Он обернулся и выпалил. Фон Энзе легко вскрикнул, но тотчас же и его выстрел, уже третий, оглушил Шумского, и одновременно что-то сильно рвануло ему рукав сорочки. Он взбесился от минувшей опасности. Улан чуть не убил его, надумав то же, что и он хотел сделать. И тотчас, в одно мгновенье, произошло нечто ужасное, неожиданное, сразу непонятное.
Шумский, еще не решив, выпускать ли в ответ и свой последний выстрел, все-таки поднял руку и вытянул ее вперед…
Пистолет ткнулся во что-то… И в тот же миг с дрожью за спиной от гадкого чувства Шумский все-таки дернул пальцем за шнеллер.
Раздался глухой выстрел, а за ним дикий вопль. Оружие загремело на полу, потом грузно шлепнулось что-то…
«Конечно он!» – будто сказал кто-то Шумскому.
Двери с громом растворились, секунданты ворвались и бросились на середину залы…
При свете задуваемых движением свечей глазам предстал на полу фон Энзе, опрокинутым навзничь. Он поджимал ноги, дергал ими и бил по полу. Протяжный, слабый и нескончаемый стон его хрипливо оглашал залу…
Шумский стоял не двигаясь, как окаменелый и бессмысленно смотрел на лежащую фигуру и на всех нагнувшихся над ней. Наконец, он зажмурился, чтобы не видеть этих дергающихся ног. Он слышал слова, вопросы, говор, крики, но ничего не мог сообразить.
– В лицо! В глаз! – послышалось наконец ему, и он содрогнулся.
Но он давно знал и был даже уверен глубоко, не глядя и не справляясь, в том, что убил соперника… Но ведь это уже не соперник. Такого нет и будто не было. Это человек! Человек, страшно, жалобно и беспомощно стонущий. Он будто прощенья просит, пощады просит… И нельзя не простить, не помочь… Скорее! Всячески! Но нельзя и помочь. Это уж не в его власти… И ни в чьей.
Фон Энзе подняли и понесли из залы… Шумский все-таки не двигался, стоял понурившись, сопел и шептал что-то бессвязное.
– На смерть! В голову! Иди! – говорил кто-то около него.