Аракчеевский подкидыш
Шрифт:
Шваньский постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом снова нагнулся к девушке и шепнул:
– Как очнется, скажи… Они говорят, что надо скорее пулю искать и вырезывать… Чем дольше с ней, то хуже…
Марфуша встрепенулась, почти вздрогнула и пытливо присмотрелась к лицу Шваньского. Он кивнул головой, как бы подтверждая сказанное.
– А если еще хуже… вырезать? – шепнула она.
– Не нашего разума дело. Сказывает и этот и тот доктор, что я привез, что надо скорее.
Марфуша встала со стула, выпрямилась, будто решаясь на что-то особенное, и затем, постояв мгновенье, перекрестилась…
Шваньский удивленно
Шумский открыл глаза наполовину, но взор его был не ясен, как бы в полусне.
– Михаил Андреевич, доктор хочет с вами поговорить, – произнесла Марфуша.
– Двое-с… Двое тут, – добавил Шваньский. – Сказывают, надо пулю поискать…
– Ну, что же… Зови… Пускай ищут, – тихо заговорил Шумский. – Прикажи чертям: шерш, пил и апорт… [14]
Шваньский кисло улыбнулся, вышел позвать докторов.
14
искать, растирать и принести (фр.).
– Как же это они… искать будут, Марфуша?
– Не знаю-с, – с оттенком тревоги отозвалась девушка и, отвернувшись, отошла, чтобы скрыть выступившие на глаза слезы.
– Ну, что же… С одним доктором помереть можно… а с двумя – должно, – пошутил Шумский и ухмыльнулся, но принужденно и грустно.
После нескольких мгновений молчанья, видя, что Марфуша все что-то перестанавливает на столе без нужды, стоя к нему спиной, он позвал ее. Девушка быстрым движением отерла лицо от слез и подошла к постели. Он заметил все и вымолвил:
– Марфуша… Знаешь что…
– Что прикажете?..
– У тебя рука легкая… Или сказать – губы легкие… Ты меня перед кукушкой поцеловала… Ну, вот и теперь на счастье надо…
Марфуша поняла, вспыхнула от восторженного чувства, захватившего вдруг сердце, но не двигалась, сама не зная почему.
– Что же? Поцелуй на счастье…
Марфуша нагнулась, чувствуя себя в каком-то тумане, взяла Шумского бережно за голову обеими руками и прильнула губами к его губам. Но тотчас же, не поборов себя, не выдержав, она зарыдала и бросилась вон из спальни. Шумский вздохнул, но взгляд его оживился… Он что-то почувствовал сейчас в себе от поцелуя девушки, что-то ясное, сильное, новое… Что-то еще неизведанное. Быть может то, что горело огнем в душе Марфуши, заронило искру и в него… Он попросил поцелуй ради шутки, а теперь ему казалось, что и в самом деле все обойдется благополучно, что этот поцелуй, действительно, принесет ему счастье… Он это не только думал, но даже будто чувствовал…
– Ну, Иван Андреевич, – прошептал Шумский, улыбаясь почти весело, – ты моли Бога, чтобы я помер. А то тебе, что свои уши, что Марфуши – равно не видать…
Дверь из коридора растворилась, и в спальне появились оба доктора, а за ними Квашнин, капитан и Шваньский. Когда все вошедшие затворили за собой дверь, Марфуша, шедшая за ними, стала близ нее в коридоре и начала прислушиваться… В ту же минуту в передней раздался осторожный звонок… Спустя немного снова звонок повторился… Наконец, в третий раз прозвенел колокольчик. Марфуша вспомнила, что всех людей разослали в разные стороны и быстро двинулась отворить дверь подъезда. Перед ней оказался господин
– Что г. Шумский? Как его положение? – спросил прибывший с акцентом, который удивил девушку. Барин был, очевидно, не русский.
Марфуша объяснила все толково и подробно, потому что заметила в старике-барине ясно сказывающееся участие и даже тревогу.
Выслушав все, старик выговорил еще более взволнованно:
– Когда будет г. Шумский здоров, скажите ему, что были узнать об его здоровье барон Нейдшильд и его дочь… Баронесса тут в карете… Поняли вы?..
– Поняла, – протяжно и упавшим голосом произнесла Марфуша и понурилась.
Барон вышел и сел в свою карету, в которой никого не было.
XLIX
В Грузине в продолжение целых трех дней после бегства Пашуты с братом длилась настоящая буря. Настасья Федоровна была вне себя от злобы и, как разъяренный зверь, доходила до такого бешенства, что рвала на себе волосы и била себя кулаками по голове. Если бы в эту минуту попались ей в руки эти две жертвы, то, конечно, они не остались бы в живых от истязаний.
Заподозрив и наказав зря около дюжины женщин, Настасья Федоровна не выдержала и в первый раз с тех пор, что была сожительницей Аракчеева, распространила свой гнев на мужской персонал усадьбы. Несмотря на строгое запрещение графа наказывать кого-либо из дворовых помимо женщин, Настасья Федоровна присудила «к рассолу» двоих людей, которых подозревала, как пособников, помогавших беглецам.
Погоня, разумеется, была послана повсюду. Тотчас же был отправлен гонец к графу в Петербург, и столичная полиция была им уведомлена. Настасья Федоровна не сомневалась в том, что и девушка, и поваренок будут вскоре разысканы и доставлены, но озлобленное нетерпение, зверская жажда мести требовали, чтобы жертвы тотчас же, без малейшего промедления очутились в ее власти. Месть через несколько суток не была бы так сладка, как теперь, а удовлетворение этого чувства было в Минкиной такой же страстью, как и к вину.
На третий день она, однако, успокоилась несколько и в сумерки была даже в особо хорошем расположении духа. Многих грузинцев обстоятельство это удивило. Пошли толки, догадки. Так как все ожидали, что «Аракчеевская графиня» будет свирепствовать вплоть до появления беглецов, то нежданная перемена в ней заставила всех обитателей Грузина недоумевать и стараться разгадать загадку.
И при этом всеобщем настроении не мудрено было отгадать нечто или придумать. И все дворовые, находившиеся в ближайших отношениях к графской сожительнице, сразу, будто по мановению жезла волшебника додумались до невероятного умозаключения, которое их самих испугало.
Все ли они были задним умом крепки или все и прежде думали нечто, но мысленно отрицали догадку, или случилось что-нибудь новое, мелкое, едва заметное, но подтвердившее давнишнее подозрение. Однако, все кому пришло это нечто на ум, не только молчали, но боялись даже и думать о новости.
А это нечто новое, смутно мелькавшее в голове грузинцев, были подозрительные отношения, возникшие между Настасьей Федоровной и тем молодым аптекарским помощником, которого когда-то граф взял в дом.