Арарат
Шрифт:
А голос продолжал выкрикивать в рупор:
— Русские партизаны тоже убедились, что борьба в тылу является бессмысленной. Они группами сдаются нам в плен. Сейчас с вами будет говорить ваш товарищ, красноармеец Григорий Поленов. Он сегодня утром сдался нам в плен и сейчас расскажет, как ему живется у нас.
У Титова потемнело в глазах, точно около него разорвалась бомба. Он шагнул было к Асканазу, но, видя искаженное гневом лицо комиссара, замер на месте. Шеповалов презрительно мотнул головой в сторону рупора:
— А ну, послушаем, как будет заливать…
—
Все напрягали слух, но трудно было определить, действительно ли говорит Поленов, из рупора неслись хриплые звуки.
— Товарищи… — послышалось снова. — Я сегодня утром добровольно сдался в ближайшем селе командованию немецкого гарнизона. Ко мне отнеслись очень хорошо, дали мне новую одежду и сытно накормили. Сказали, что я могу жить в любом селе, где только пожелаю. «Дадим тебе, говорят, землю, паши и сей себе на здоровье». Я убедился, что выстоять против мощной немецкой армии нам не под силу. Я видел, как сотни и тысячи наших бойцов добровольно сдаются в плен. Так что, товарищи, советую опомниться, сдаться в плен, зачем зря свою кровь проливать.
Терпение Титова истощилось. Быстро шагнув вперед, он молящим голосом произнес:
— Нельзя же так, товарищ комбат, товарищ комиссар… Этого подлеца нужно схватить и расстрелять перед всем батальоном!
Долинин положил руку ему на плечо и внушительно сказал:
— Фашисты очень обрадуются, если узнают, что среди нас есть люди, поверившие в их вранье. А ты — боец Красной Армии, твое поведение должно вызывать гнев у врагов, а не радовать их.
Но Титов не мог успокоиться.
— Так вы ж не знаете, товарищ Дядя, ведь этот подлец был бойцом нашего взвода!..
— Знаю… Посмотрим, что он еще скажет.
Ярость душила Титова.
— Итак, предупреждаю в последний раз… — снова послышалось в рупоре. — Вы выслушали вашего товарища. Даю вам пять минут. Пришлите вашего представителя, чтобы договориться с нашим командованием об условиях сдачи. В противном случае…
Выстрелы заглушили громкоговоритель. Начался сильный орудийный обстрел. Подбежал запыхавшийся разведчик и доложил, что против батальона действует специальный карательный отряд. С тыла его, видимо, атакуют советские части.
После короткого совещания решено было перейти в наступление.
Через три часа бой утих. Не причинив особого урона батальону, карательный отряд отошел обратно. Однако ясно было, что противник не оставит батальон в покое. Командиры решили изменить маршрут, чтобы ввести врага в заблуждение.
Всеобщую радость вызвало появление Остужко. Лейтенант-разведчик коротко доложил комбату, что он встретился с Минаевым, а затем с партизанами, взорвал два немецких склада с горючим и один с боеприпасами. Рассказал он и о том, что спешил догнать батальон, но узнал в одном из сел, что карательному отряду поручено завязать с батальоном бой. Стрелявшими в тылу карательного отряда и были люди Остужко.
— А где же Минаев? — справился Шеповалов.
— Да вот они.
Минаев и один из партизан
Асканаз вгляделся в истерзанного бойца и вдруг воскликнул:
— Григорий Поленов!
— Точно так, товарищ комиссар, — с трудом произнес тот.
— Итак, перед нами Григорий Поленов, тот, кто недавно расписывал нам немецкий рай! — усмехнулся Долинин.
Приказав дать Поленову водки, он сам протер ему лицо мокрой ватой.
Поленов постепенно приходил в себя. Он вытянулся, несмотря на то, что еле держался на ногах, и повернулся к Шеповалову.
— Разрешите обратиться к товарищу комиссару, товарищ комбат!
— Давай, давай, разрешаю.
— Товарищ комиссар, ваше задание выполнено!
Сердце у Асканаза сильно забилось. Он понимал, что если вернулись благополучно Минаев с другими бойцами, то, значит, задание выполнено. И все же он нетерпеливо спросил:
— Ты мне скажи прежде всего: какой это Григорий Поленов говорил в немецкий громкоговоритель?
— Не могу узнать, товарищ комиссар. Ко мне-то они сильно приставали, чтобы я выступил. Да ничего у них не вышло.
— А как же они узнали твое имя и фамилию?
— Забыл сдать командиру взвода письмо жены, полученное в первые дни войны. По этому письму и пронюхали.
Пока Шеповалов слушал доклад Минаева, Асканаз усадил Поленова на пень, уселся сам против него и принялся расспрашивать.
— Расскажи вкратце, если можешь. Если чувствуешь себя плохо, отложим…
— Разрешите рассказать все подробно, товарищ комиссар! Если не скажу сейчас, не успокоюсь.
— Ну ладно, говори.
— Значит, так… Оставили мы наше обмундирование в верном месте, переоделись крестьянами и вошли в село. Надежные люди помогли нам разместить раненых. А на другой день устроили мне встречу с этим гадом Мазниным в одном доме, хозяина я так и не видел. А Алешка…
— Алешка… — прервал его с горечью Асканаз. — Как видно, ты хорошо знал о намерениях этого Алешки!
— Не отрекаюсь, виноват я, товарищ комиссар… — Поленов здоровой рукой вытер выступившую на лбу кровь. — Если бы можно было искупить вину…
Его голос дрогнул, он прикрыл глаза.
Подошел вызванный санитар и перевязал ему рану на голове.
— Я вижу, трудно тебе говорить. Давай потом.
— Очень вас прошу, товарищ комиссар, дослушайте меня до конца. Да, пришел этот гад и, можете себе представить, обнял меня, расцеловал… Не буду скрывать, расцеловался я с ним, думаю: проснулась у подлеца совесть, хочет вернуться в батальон.
— Он действительно обвенчался там с какой-то девушкой?
— Точно так. Но я по вашему приказу девушкой этой совсем не интересовался. И вот начал я уговаривать Мазнина: Алеша, мол, на что это похоже, нехорошо ты поступил. Вижу — нет, он поет под фашистов: от Красной Армии скоро рожки да ножки останутся, бери с меня пример, оставайся и ты, мол, в селе, будем себе жить-поживать; у жены хорошая подружка есть, с нею тебя и окрутим…