Арбатская излучина
Шрифт:
Они еще минуту молча посмотрели друг на друга, и это молчание было красноречивее самой сокровенной беседы.
Парень поднялся, лицо его снова было бездумно, беззаботно. И Лавровский остался один со своими мрачными мыслями: «Жанье, Мария… Но здесь все-таки не рейх!..»
«Тиролец» вернулся не скоро. Что он вынюхивал здесь? Мысль о Жанье и Марии вылилась в острое чувство ненависти к этому спокойно выслеживающему — кого? Может быть, он приставлен к нему? Может быть, «Тихий уголок» взят под подозрение?
Во всяком случае, следует поспешить с передачей документов, после чего Пьер,
Он сказал Эмме, что хочет спуститься в город, чтобы поискать настоящего трубочного табаку. Она удивилась: он так давно не выбирался в город. И обрадовалась: может быть, это его развлечет — последнее время он был в такой апатии! Она искренне заботилась о нем. И была снисходительна к его странностям, с которыми мирилась уже давно и привыкла к ним.
— Тебе надо развлечься: посидишь в варьете.
— Может быть.
Его решение провести в городе несколько часов было внезапным: просто он был не в силах спокойно ждать до вечера. Присутствие «тирольца», хотя он и старался не смотреть в его сторону, все время чувствовалось им как нечто связывающее, подавляющее. С удивлением он отметил, что «тиролец» — теперь он уже знал его имя, под которым тот был записан в книге приезжающих, — Эрвин Крамер из Саарбрюкена — общается с Эммой чаще, чем это делает обычный постоялец. Похоже, у них установились добрые отношения. Но это могло объясняться просто: Эрвин — ее соотечественник. А Эмма последнее время так томилась по рейху!..
В его отношении к жене все больше преобладала ожесточенность, словно все, что медленно накапливалось в душе, перелилось через край и, невысказанное, терзало его еще больше.
В назначенное время он сидел в ресторанчике «У подножья». Это было скромное прибежище окрестных жителей пригорода, вдалеке от оживленных туристских путей.
Но видимо, популярное в своем районе, потому что Лавровский с трудом нашел два места за столиком и, заняв стул рядом с собой, устало откинулся на спинку: он долго блуждал по городу и, заняв себя поисками табака, кое-как скоротал время. Документы в кармане пиджака он ощущал двояко: от них надо было избавиться — это не вызывало сомнения. И вместе с тем, расставшись с ними, он оборвет последнюю ниточку связи. Сначала Жанье, потом Мария, теперь Пьер, они уходили от него, и тьма поглощала их. Кому могли помочь документы, добытые им? Могли они хоть на короткий срок задержать развязку, которая ждала каждого из этих людей?
Он едва узнал Пьера, когда тот подошел к его столику: в хорошем спортивном костюме, в светлой рубашке, оттенявшей его очень темное лицо, он выглядел по-иному. И вдруг — безошибочно! — Лавровский узнал его: именно его фотография была наклеена на документе, который он должен был передать. От этого открытия у Лавровского как-то потеплело на душе: все-таки его маленький успех адресовался конкретному лицу, а не уходил в туманное пространство, в котором не было у него никаких ориентиров…
Рядом с ними за столиком сидели, пили, шумели, и Пьер сказал, что, пожалуй, им лучше уйти отсюда. Лавровскому показалось, что Пьер заметил кого-то среди посетителей…
Когда они вышли, оказалось, что погода круто изменилась: небо, обложенное тучами без малейшего проблеска, тяжело давило
Пьер вскоре нашел то, что искал: дом из местного камня с желтым фонарем над входом с вывеской трактира. Внутри было чисто и совершенно пусто. Четыре столика, накрытые со старательностью заведения, рассчитанного на постоянных клиентов, имели такой вид, словно тут ждали приглашенных.
— Здесь можно чувствовать себя свободно, — сказал Пьер, и по тому, как он поздоровался с поспешившим к ним хозяином, по виду и произношению итальянцем, Лавровский понял, что это у Пьера «свое» место и что здесь-то и произойдет у них разговор, от которого он ждал так много. Ждал и вместе с тем мало надеялся: Пьер казался ему только исполнителем, сейчас он возьмет документы, и они расстанутся. Он никогда больше не увидит ни Пьера, ни художников.
Все пройдет стороной, пролетит, как весь этот вечер, такой необычный здесь, с холодным ветром и мрачным небом. И опять будет синева над «Тихим уголком» и покер на террасе, и обычные дни потекут с обычной тоской… А там начнется новая полоса жизни — они вернутся на «родину». И дальше он уже ничего себе не представлял, словно черная завеса, за которую он вскоре проникнет, не позволяла ничего разглядеть заранее.
Все это теснилось у него в голове, пока Пьер вел переговоры с хозяином насчет ужина, видно, ему хотелось показать спутнику с лучшей стороны это знакомое ему место.
Он придвинул Лавровскому толстую папку меню:
— Незаметно вложите сюда документы.
Так как за ними абсолютно некому было наблюдать, Евгений Алексеевич объяснил такую предосторожность профессиональными навыками. Он повиновался, и Пьер с такой сноровкой переместил документы из папки в свой карман, что Лавровский с трудом заметил этот его маневр.
— Мы ведь никуда не спешим, не правда ли? — спросил Пьер. — Здесь нам никто не помешает.
Лавровский ответил, что будет рад разговору. Ему хотелось бы сказать многое: приблизиться к жизни, скрытой от всех, и от него — тоже. Он соприкоснулся с ней так вскользь, так мимолетно. Он не смог и, наверно, уже не сможет войти в нее. Но теперь он не сможет жить по-прежнему. Сумеет ли Пьер понять это? А главное — захочет ли?
Основное в их свидании — передача документов — совершилось. О чем хочет говорить с ним Пьер?
— Их взяли вместе. Против них вовсе нет улик. Но это ничего не значит. Если их выдадут рейху — надеяться не на что! — вдруг сказал он.
— Почему рейху? Разве Жанье и Мария…
— Они бежали из рейха.
Лавровский произнес затрудненно:
— И нет надежд?
— Пытаемся что-то сделать, здесь все же не рейх, если удастся локализовать дело, мы выручим их. — Пьер говорил уверенно, как осведомленный человек. И не таясь… Что даже удивило Лавровского. А впрочем… Ведь он кое-что все-таки сделал для них.