Ардагаст, царь росов
Шрифт:
— Я Собеслав, князь словен. Рад приветствовать тебя, Ардагаст, славный царь росов, на границе моей земли. Клянусь Святовитом-Родом, ты бился как сам Перун.
— Я тоже рад... что потешил тебя и твоё войско, — укоризненно взглянул князю в глаза Ардагаст. — Если в светлых богов веруете, зачем стояли там, пока мы гибли?
— Но вы же сражались не на моей земле. Да если бы эта нечисть посмела сунуться на наш берег...
— Нечисть — враг всем племенам и всем людям. И бить её надлежит всюду, где она зло творит. Так велит Огненная Правда.
— Я слышал о тебе много... разного, — улыбнулся князь. — Шумила Медведич говорил, что ты послан
— Великий воин? Я сегодня убил только одного водяного, — пожал плечами Ардагаст.
— Оружие простого воина — его меч. Оружие князя — всё его войско. Твоё войско сегодня было как одна рука. Иначе ему бы не одолеть эти живые горы.
— Мы с мужем уже имели дело с такими тварями, только помельче, — небрежно произнесла Ларишка. — А ещё в Индии боролись с боевыми слонами. Это нам сегодня и пригодилось.
— Я со своей дружиной так далеко не ходил, — усмехнулся Собеслав. — Но сочту за честь воевать вместе с тобой. А честь для сынов Солнечного Орла превыше всего! Честь и воля. Ты ещё не знаешь, какие воины словене. Мы бились с немцами, сарматами, бастарнами, литвой, и никто ещё нас не покорил!
— Я иду за данью к дреговичам. Не пойдёт ли твоё войско вместе со мной? Думаю, тогда Вячеслав станет сговорчивее. Я не хочу, чтобы венедская кровь лилась зря.
— Да, нам, венедам, хватит врагов и без того, чтобы воевать друг с другом, — кивнул князь. — Мы вместе похороним и помянем твоих воинов, а потом двинемся на север по обоим берегам Случи.
Андак досадливо скривился: ему был нужен не мирный поход, а набег за невольниками и добычей.
Павших в бою с лешими похоронили в двух курганах: в одном сарматов, в другом — венедов. Росов просто опустили в землю, венедов сначала сожгли, а кости ссыпали в горшки. Воины трёх племён славно и щедро помянули погибших: и мёдом, и вином, и плясками, и воинскими состязаниями-тризнами. Все знают: воинам обычных поминок и жертв мало. Не будет воину покоя, если на могиле его не бьются. А трупы чертей побросали в реку или отвезли подальше в лес, чтобы волков не приваживать возле села. Не знали, как убрать громадные тела леших. Тут помог Шишок. Взял курицу с петухом, сделал им мочальную упряжь — и те запросто потащили мёртвого великана. А потом вдруг дунул сильный ветер — и не осталось от лешего даже костей. Так же прибрали и остальных.
Потом лесовичок предложил пойти в избу троих леших-людоедов — забрать их богатства, пока черти не растащили. Надолго запомнилась та изба даже видавшим виды воинам! Над очагом коптились человеческие руки и ноги, в углу стояла кадушка, полная крови, а на столе в глиняной миске лежали жареные женские груди. В одной яме-погребе возле избы нашли бочку с засоленными внутренностями. В другой — отборные меха и несколько горшков с серебряными монетами.
— Зачем этим нелюдям серебро-то? — спросил потрясённый Неждан Сарматич.
Хилиарх задумчиво потеребил бороду:
— Я слышал от одного ольвийского купца, будто ему продают меха и невольников страшные скифские сатиры. А другой купец, из Херсонеса, говорил, что эти сатиры покупают у него вино.
— Это верно, вино мы, лешие, любим, — вздохнул Шишок. На поминках он выпил больше всех, а потом ещё и боролся на тризне, и положить его на лопатки смог только Сигвульф.
— Увы,
— Не просто от людей, а от вас, греков. Это у вас всё продаётся и покупается за серебро, — неприязненно взглянул на него Хор-алдар.
— Лучшие наши философы учили бескорыстию! — возмутился эллин. — А киники вообще презирают земные блага...
— Ваши киники своим учителем зовут скифа Анахарсиса, — едко заметил князь. — Видно, сами просвещённые греки до такой премудрости дойти не смогли. И всё-таки я уважаю этих чудаков киников. — Голос его потеплел. — Там, на юге, я только от них слышал, что рабства не должно быть. А один киник, Деметрий Сунийский, помог мне, когда я бежал из Лавриона и пробирался к Дунаю.
— Деметрий Пёс! — воскликнул Хилиарх. — Вот видишь, тебя спас величайший эллинский философ. Среди киников он то же, что Аполлоний Тианский среди пифагорейцев.
Избу людоедов сожгли вместе с останками их жертв. Ардагаст хотел бросить в огонь и богатства леших, но Хилиарх отговорил его:
— О, царь, серебро и золото — опаснейшее оружие в руках римлян и эллинов. Разве мы так сильны или так богаты, чтобы им пренебрегать? А слитки серебра на пепелище — это соблазн и пожива для злодеев.
— И то верно, — кивнул Ардагаст. — Пусть только Вышата проверит, нет ли на том серебре проклятия.
Проклятие действительно было — несложное, зато сильное и крепко наложенное, и волхву пришлось повозиться, чтобы его снять.
Войско росов двигалось на север по правому берегу Случи. По левому шла словенская рать. Воины были настроены бодро. Что, мол, нам после леших с чертями какие-то лесовики-болотники? Шапками закидаем! О дреговицком колдуне знали все, и многие были уверены, что именно дреговичи направили на них нечисть. У костров часто говорили, что нужно отомстить болотникам за погибших: сёла сжечь, а самих увести на арканах, а кто не сдастся — порубить. Андак и его люди охотно подхватывали такие разговоры, хвалились прежними набегами, расписывали, как щедро греки заплатят за невольников и как весело потом будет погулять в богатой Ольвии. Мы все теперь росы, все сарматы, и воевать нужно по-сарматски. Дани потом не на ком взять будет? А хоть бы она и вовсе запустела, Дрегва эта бесовская! В лесу данники ещё найдутся, главное, чтобы нас боялись.
Ардагаст, слушая эти разговоры, хмурился, но поделать ничего не мог: на каждый роток не накинешь платок, а у войны свои законы. Оставалось надеяться на благоразумие Вячеслава. А ещё — на дреговицких жрецов Даждьбога, к которым Вышата уже послал весточку, и не одну.
И другие разговоры слышались у костров. Многие во время сражения видели всадника. Одни — в небе, другие — в лесу между деревьев. Был тот всадник на белом коне, сам весь в белом, волосом светел, с копьём и золотым щитом, сияющим, как солнце. Сам он не сражался, но у всех росских воинов, глядевших на него, прибывало силы и мужества. А нечисть при виде его тряслась и корчилась. Одни венеды считали его Ярилой, другие возражали: Ярила приходит только весной. Словене называли его Святовитом, но ведь Святовит-Род стар, а этот молод. Сигвульф заговорил было об Одине, но сам же вспомнил, что тот стар и одноглаз, а конь его восьминогий. Сарматы же прозвали неведомого бога Аорсбараг — Белый Всадник — и спорили, кто он — Ортагн или Михр.