Ардагаст и его враги

Баринов Дмитрий Михайлович

Почему-то ему, патрицию, стало дорого уважение этих нищих бунтарей-неудачников. Они правы: Солнце должно светить всем людям, и нет народа, достойного лишь пропасть во тьме.

Сохраняя достоинство, Либон сделал знак гребцам плыть назад. А драккары уже шли к берегу стаей морских чудовищ, и другая стая поодаль застыла наготове. Воины в рогатых шлемах и медвежьих шкурах прыгали в воду и на ходу выстраивались в клин, - "свинью".

Казалось, и впрямь из пены встревоженного моря встает готовый к бою яростный вепрь. Во главе клина шел, высоко поднимая меч, старый, но по-прежнему могучий Эврих. На шлеме его топорщил щетину железный кабан, на щите скалился волк. Острие клина составляли, надежно прикрывая вождя с обоих боков,

могучие воины в медвежьих шкурах. Никто из них не носил доспехов. Копья казались в их руках легкими дротиками, зато у поясов висели длинные мечи и тяжелые дубины. Основой клина были, однако, не они, а дружинники в кольчугах и рогатых шлемах, с копьями, мечами и топорами лучшей северной работы. Позади всех шли молодцы, вооруженные почти одними копьями. Доспехи им заменяла голая грудь, но не от способности впадать в ярость берсерка, а из-за бедности, преодолеть которую они мечтали не трудом, а лихими набегами.

А со стороны леса, взметая песок копытами, вылетел другой клин - гремящий доспехами, ощетинившийся длинными копьями. Здесь никто не бесновался, не оборачивался зверем. Но перед этим клином, подобным стальному урагану, не могли устоять ни фаланга, ни легион. На острие клина несся сам Солнце-Царь между двумя великанами, готом и индийцем

Огненная Чаша была скрыта в сумке у пояса Ардагаста, и оба великана-русальца сжимали вместо копий Солнца и Луны обычные копья. Ведь священное оружие, наделенное силой богов, можно пускать в ход лишь против богов, чудовищ или колдунов. Иначе можно вызвать столкновение мировых сил, с которым смертному не справиться. Только вот смертные, хватающиеся за оружие богов, часто сами мнят себя если не богами, то их подобиями.

Над дюнами разносился венедский клич: "Слава!" Слева от клина скакали амазонки, справа - дружины жемайтов и скалвов. Увидев росскую конницу, Эврих зычно крикнул: "Вперед, воины Одина! Отец Битв глядит на нас!" И "свинья" бегом устремилась к берегу, вздымая пенистые волны, вся в тучах брызг. Подняв щиты ко рту, готы издавали громовой медвежий рев, усиленный краями щитов. Страшнее, безумнее всех ревели берсерки, способные теперь думать лишь об убийстве. Остальные вторили им, чтобы обрести силу и ярость медведя, сильнейшего из лесных хищников и, если повезет, самим впасть в берсеркское исступление человека-зверя.

Два клина стремительно неслись навстречу друг другу. Над одним трепетало знамя с волком и вороном, над другим - красный стяг с трезубой тамгой, знаком Матери Мира, едущей в солнечной колеснице. В обоих клиньях воители жаждали славы и добычи. Только одни шли в бой сеять смерть, другие - защищать жизнь.

Берсерки метнули копья, затем секиры, но те лишь скользнули по крепким доспехам росов. Тогда воины-звери отшвырнули щиты и ринулись вперед, потрясая мечами и дубинами. Два клина - северный морской вепрь и южный степной орел - столкнулись у самой кромки берега, на песке, усеянном янтарем. Эврих погиб первым, насаженный на копье Вишвамитры. А росский клин вихрем понесся дальше, рассекая "свинью" надвое, словно топор - кабанью тушу. От сарматских копий не спасали ни кольчуги, на звериная ярость. Лучшие готские бойцы исчезали под копытами коней. На окрасившихся кровью волнах заколыхались рогатые шлемы вперемежку с купальскими венками.

Но готы, даже бездоспешные, не дрогнули. Словно прилипнув с обеих сторон к конному клину, они с удвоенной яростью бросались на росов, стараясь поразить коней, стоявших по брюхо в море. Как только рос в тяжелом доспехе падал в воду, на него обрушивались удары копий и дубин. Отбросив копья, застрявшие в телах врагов, росы взялись за длинные мечи. С тыла готов расстреливали из луков амазонки, рубили жемайты. Серые бойцы Дорспрунга, подбираясь к готам вплавь, рвали их в куски. Против острых клыков не помогали и медвежьи шкуры.

На Вишвамитру набросились разом три берсерка с дубинами. Двое из них уже озверели настолько, что лица

их превратились в медвежьи морды, а руки - в когтистые мохнатые лапы. Индиец отбивался от них двуручной кхандой. Вот уже у одного берсерка лапа отлетела вместе с дубиной, второй рухнул с разрубленным черепом. Но потерявший лапу сумел другой разорвать шею коню, и кшатрий оказался в воде. Третий ударил дубиной так, что рука индийца занемела и выронила грозную кханду. С торжествующим ревом берсерк, чье лицо уже покрылось бурой шерстью, снова поднял палицу. Но опустить не успел: его руку перехватил, круша зубами кости, сам Дорспрунг. Другой волколак перегрыз берсерку горло, а третий нырнул и вынес в зубах Вишвамитре его меч.

Еще один человек-зверь подобрался к самому Ардагасту. Зореславич выбил у него из руки секиру и вонзил в грудь меч. Индийская сталь с трудом входила в ставшие будто железными грудные мышцы берсерка. А тело его на глазах превращалось в медвежье, срастаясь со звериной шкурой. Громадные лапы обхватили Ардагаста с боков, мощные когти рвали чешуйки панциря. Громовой рев бил в лицо, словно ветер. И вдруг хватка ослабла, а звериная морда стала снова превращаться в человеческое лицо. Это Ларишка своей махайрой разрубила оборотню шею.

– - Какую мы с тобой шкуру испортили!
– с сожалением произнесла царица.
– Ничего, пойдет на шапки.

– - Лучше тебе на чепрак, - возразил Зореславич. Спину его коня покрывала тигровая шкура, добытая юным Ардагастом в Бактрии.

А рядом уже падал со стрелой в глазнице рыжебородый верзила в шлеме с кабаном и звучал бодрый голос Ардагунды:

– - Не зевай, братец!

Тем временем Лайма подгоняла коней, чтобы скорее привести священную колесницу в городок. Девять конных русальцев и десяток волколаков охраняли ее. Следом спешили самбы - парни с копьями и девушки. Темная чаща внезапно ожила. Лесные и болотные черти, упыри, огромные псы, волки выскакивали из-за деревьев со всех сторон, норовили утащить кого-нибудь, особенно же злобно и усердно рвались к колеснице. Но, наткнувшись на острые клинки и волшебные жезлы, отпрыгивали с яростным воем. Добрая сила трав, скрытых в навершиях, и особенно сильных в купальскую ночь, вылилась наружу зеленым, желтым, красным сиянием. А древние бронзовые секиры в руках Всеслава и Хоршеда излучали золотой свет и нещадно жгли ночную свору солнечным огнем.

А серые воины бесстрашно бросались во тьму, рвали нечисть в куски. И зачастую разорванный волчий или собачий труп превращался в человеческий. Ведунов-оборотней воины Ярилы распознавали сразу и истребляли нещадно. Не отставал от волколаков и Серячок.

Вместе со всеми бились и Каллиник с Виряной. Духовное зрение помогало царевичу вовремя замечать и разить нечистых. Эрзянку же не подводило чутье лесовички. Коммагенец сражался по-римски спокойно и уверенно, а в мозгу билась мысль: где Эпифан? Не обернется ли очередная убитая тварь мертвым братом? Чему он только не учился у проклятых фессалийских ведьм...

Позади всех широкими шагами ступал Шишок - серый косматый великан с дерево ростом - и гвоздил сосновым стволом всякого выходца из тьмы, норовившего утащить какую-нибудь молодую самбийку. Леший хорошо знал, до чего падка на женщин лесная нечисть. Самому ох, как понравились стройные белокурые девушки янтарного края! Похожи на его нынешнюю лешиху, пленную голядинку с верховьев Десны. Ничего, девоньки: за росским лешим, как за дубовой стеной!

Все это время Вышата с Лютицей и Миланой, стоя у купальского костра, духовным взором следили за морем. Римлянин с готской ведьмой на "Черном Змее" плели сеть чар, накликая из глубин моря что-то мерзкое и опасное. Царевич-некромант явно вызывал мертвецов, и не добрых. Но зачем ведунья чертила в воздухе рядом с руной воды Лагуз и смертоносной руной Хагалаз солнечную руну Соль? В рунной магии Вышата не был силен. О рунах он знал немногое от словенских волхвов, а волхвини - лишь от него самого.