Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!

Браун Фредерик

— Даже если скажу, что считаю себя Джорджем Вайном?

— Они уже много раз лечили паранойю. И готовы к самым неожиданным вариантам. Когда параноику здесь надоедает, он пытается выбраться при помощи лжи. Они родились не вчера. И знают все.

— В целом, да, но как…

Неожиданно по его спине пробежал холодок. Ему не пришлось заканчивать вопрос. «Они втыкают в тебя иголки…» Когда Рэй Бессингтон сказал ему об этом, он его не понял.

Смуглый пациент кивнул.

— Сыворотка правды, — сказал он. — Параноик

считается вылечившимся, когда начинает говорить правду, и прежде чем отпустить его, они хотят быть полностью уверены в том, что он говорит правду.

И он подумал о том, в какую изящную ловушку угодил практически добровольно. Здесь он, наверное, и умрет.

Он прижался лбом к прохладным прутьям решетки и закрыл глаза. Послышались удаляющиеся шаги, и он понял, что остался в одиночестве.

Он открыл глаза и посмотрел во тьму: тучи успели закрыть еще и луну.

«Клэр, — подумал он. — Клэр».

Ловушка.

Но… если есть ловушка, должен существовать и охотник.

Он либо безумен, либо нормален. Если он нормален, значит, попал в ловушку, а если есть ловушка, значит, есть и охотник или даже несколько охотников.

Если он безумен…

Господи, пусть он будет безумен. Тогда все станет простым и понятным, и когда-нибудь он выйдет отсюда, вновь начнет работать на «Блейд», возможно даже, к нему вернутся воспоминания о прежней жизни Джорджа Вайна.

Вот в чем загвоздка. Он не Джордж Вайн.

Но есть и еще одна загвоздка. Он не сумасшедший.

Холод прутьев решетки на лбу.

Через некоторое время он услышал, как открывается дверь, и обернулся. В палату вошли два охранника. В его груди шевельнулась отчаянная надежда. Но тут же исчезла.

— Пора спать, парни, — объявил один из охранников, посмотрел на находящегося в депрессии больного, который продолжал неподвижно сидеть на стуле, и сказал: — Чокнутый. Эй, Бессингтон, помоги мне его уложить.

Второй охранник, грузный мужчина с короткой стрижкой, как у борца, подошел к окну.

— Вы. Кажется, вы новенький. Вайн, верно?

Он кивнул.

— Хотите неприятностей или будете вести себя хорошо?

Пальцы правой руки охранника сжались в кулак, и он отвел руку назад.

— Мне не нужны неприятности. У меня их и так хватает.

Охранник слегка расслабился.

— Ладно, если вы и дальше будете так себя вести, у вас все будет в порядке. Свободная койка вон там, справа. — Он показал. — Оставайтесь на ней до самого утра и не выступайте. Если в палате поднимется шум, мы придем и разберемся с нарушителями порядка. Мы знаем как. Вам не понравится.

Не доверяя своему голосу, он просто кивнул. Потом повернулся и направился в отсек, указанный охранником. Здесь стояли две койки. На одной из них лежал на спине впавший в депрессию больной, который смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. С него сняли туфли, но раздевать не стали.

Он повернулся

к своей койке, понимая, что ничем не сможет помочь соседу, не сумеет пробиться к нему сквозь стену страдания, постоянного спутника маниакально-депрессивного психоза.

Он откинул серое одеяло и нашел под ним еще одно серое одеяло, которое лежало на жестком, но гладком матрасе. Сняв брюки и рубашку, он повесил их на крючок, торчащий из стены над кроватью. Потом огляделся по сторонам в поисках выключателя, чтобы погасить свет над головой, но ничего не нашел. И тут свет погас сам.

Единственным источником света осталась лампа, горевшая в коридоре, однако этого оказалось достаточно, чтобы снять туфли и носки и лечь на койку.

Некоторое время он лежал тихо. До него доносилось только два вида звуков, приглушенных и далеких: где-то в другом отсеке кто-то тихонько и монотонно напевал, и где-то еще кто-то плакал. Он даже не слышал, как дышит его сосед.

Затем послышалось шарканье босых ног, и кто-то стоящий в открытом дверном проеме сказал:

— Джордж Вайн.

— Да? — ответил он.

— Шшш, не так громко. Это Бессингтон. Хочу кое-что рассказать об охраннике. Мне следовало предупредить вас раньше. Ни в коем случае не связывайтесь с ним.

— Я и не пытался.

— Я слышал. Вы очень умны. Он изобьет вас без всякой пощады, если вы дадите ему хоть малейший повод. Он садист. Многие охранники склонны к садизму, они ненормальные — они сами так себя называют. Если за излишнюю жестокость их увольняют из одной клиники, они сразу же находят себе работу в другой. Утром он придет опять. Я вас предупредил.

Тень в дверном проеме исчезла.

Он лежал в полумраке, в почти полной темноте, его разум погрузился в какое-то оцепенение. Знают ли люди, сошедшие с ума, что они безумны? Понимают ли что-нибудь? Неужели все они настолько же уверены в собственной правоте, как и он?..

Тихое, неподвижное существо на соседней койке, несомненно, страдает, оно лишилось способности к человеческому общению, погрузившись в пучину горя, недоступного пониманию разумных…

— Наполеон Бонапарт!

Ясный голос, но как он прозвучал — в его сознании или наяву? Он сел на койке. Его глаза впились во тьму, но не могли различить в дверном проеме ни силуэта, ни даже тени.

— Да? — сказал он.

VII

Только теперь, сидя на койке и ответив: «Да», он осознал, какое имя произнес обратившийся к нему голос.

— Вставай. Одевайся.

Он спустил ноги на пол и встал. Потянулся за рубашкой и успел просунуть руки в рукава, когда ему пришло в голову спросить:

— Зачем?

— Чтобы узнать правду.

— Кто вы такой? — спросил он.

— Не нужно говорить вслух. Я тебя слышу. Я нахожусь внутри тебя и снаружи. У меня нет имени.