Аргентина: Кейдж
Шрифт:
Может, очкарик сгодится?
Никто не знает, как разговаривать с призраками. Не знал и Кейдж. О молитве даже не вспомнил, крест с шеи не снял. Поглядел на то, что заступило дорогу, поймал зрачками густую тьму.
— Gud’ning!
Что не поймут, не испугался. Поймут!
— I am родом имею быть из Сен-Пьер, Луизиана. Кристофер Жан Гранте my name. Не француз, but с общей кровью, предками из Canada, кажун, оттого и речь дивна с непривычки.
Тень,
— Ты, probably, права, когда приходишь. Но why не хотела ты, мести или раскаянья, востребовать должно them у людей, не у безумцев. They неспособны рассуждать и чувствовать, since боятся без меры. Не разбудит them страх, but сделает он безумцев еще безумнее. Otherwise как поступить тебе, не ведаю и не могу дать совет.
...Тень уже рядом, совсем близко, у самых стеклышек очков. Кейдж хлебнул холодного воздуха, выдохнул резко:
— Прости! Их всех — и меня тоже.
Стал на колени, склонил голову. На плечи опустилась тьма. Сердце ударило раз, другой...
Глава 6. Камень Безупречный
1
Мэтр Антуан Робо, многозначительно подкрутив усы, улыбнулся в полный белый оскал.
— Теперь вы в моем логове, мадемуазель! В логове тигра, а значит в моей абсолютной и бесконтрольной власти. О, как жажду я вонзить в вашу покорную плоть свои клыки, мадемуазель! Предвкушаю и заранее радуюсь. О, трепещете ли вы? О, мадемуазель, стали ли водой кости ваши?
К сожалению, опять не зарычал, но в целом Мухоловке понравилось. Парижане, не во грех им, народ скупой и по мелкому прижимистый. Директор же «Paradis Latin» не только прислал за ней личный «ситроен», но встретил в фойе при полном параде, расфуфыренный не хуже циркового шпрехшталмейстера. В глазах — огонь и блеск, хоть спички поджигай.
Вместо ответа Анна, сбросив с плеч плащ, шагнула к перилам роскошной лестницы под красным ковром, взялась покрепче.
...Три-четыре!.. Grands battements en cloche! Один! Другой! Третий!..
Для того и платье подобрала покороче, на грани приличия. Обувь же ей сшили по особому заказу. С виду туфли, но работать можно, как в «балетках».
Трость брать не стала — первый раз за эти страшные месяцы.
Вернулась, плащ подняла.
— Ossa soddisfatti? Кости — ничьего?
Мэтр протянул ладонь, пожал крепко.
— Я и не сомневался, мадемуазель Анна. Кабаре в полном вашем распоряжении, вас проведут и все покажут. Но вначале позвольте вопрос.
Оглянувшись,
— Часть той бездарной мазни, которую навязывает мне уважаемый мсье Альдервейрельд, хочу повесить прямо здесь, чтобы посетителей пробила дрожь. Но...
Прищурился хитро.
— Есть аргументы и против. Подкиньте-ка мне еще один «за», мадемуазель Анна! Защитите интересы партнера! О, защитите их так, как может только прекрасная женщина!..
И причмокнул полными губами, вероятно, намекая на долгий искренний поцелуй. Мухоловка, оценив накал страсти, усмехнулась:
— Questi ebrei, мэтр. Ев-ре-и! Эти художники — все они. Газеты пишут: Hitler rafforzera la persecuzione. Давить, душить дальше. Евреи Парижа сюда andare? Приходят тоже, да? Novita! Актьюально! Газеты тоже пишут... Will scrittura. Будут писать. Mossa audace! Вы — смьельчак, мэтр Робо!
Тигриные глаза потемнели. Мэтр надвинулся тяжелой горой.
— Мое условие, мадемуазель — язык. Дам полгода, чтобы выучили. Потом — должность моего помощника. По всем вопросам, не только по сцене. Я же не слепой, мадемуазель Анна!.. Или полгода — слишком много для такового талантливого человека, как вы?
Мухоловка перед горой не дрогнула.
— Мне надо подумать, мэтр. Давайте сначала сделаем номер, хорошо?
По-французски — чисто и почти без родного южнонемецкого акцента. Мэтр Робо очень неглуп. Уважим человека!
О трости пожалела после того, как несколько раз пробежалась по сцене. Хотела исполнить brise, но вовремя остановилась. Силы кончились, вернулась боль. Анна с трудом добрела до стула и не присела даже, упала, вцепившись пальцами в равнодушное дерево. Черный полог опустился, скрывая мир, перед глазами мелькнул равнодушный отблеск старого серебра. Filo di Luna, дорога между мирами, не хотела отпускать. Мертвый воскресный день никак не кончался.
«Я здесь и не здесь, я везде и нигде. Я тенью скольжу по прозрачной воде...» И никто не в силах помочь. Даже ее рыцарь, ее Квентин. Да и помнит ли он?
Выдохнула, пытаясь отогнать боль от сердца...
Аплодисменты.
Не поверила, поэтому и веки разлепила не сразу.
Двое...
Молодые, еле за двадцать, трико, легкий грим на лицах. Красивые, живые...
— А нам сказали, что вы — какая-то итальянка, — улыбнулась красивая и живая. — Мы уже скандалить собрались, даже наметили, чего сломать в первую очередь.
— Что сейчас мешает? — не думая, поинтересовалась Анна, хорошо еще, не по-немецки. Молодые и красивые переглянулись.
— Masha мешает. «Щелкунчик», Императорская опера, — негромко пояснил парень. — Мой отец танцевал партию Принца. А я бегал за сценой и всем надоедал. Как хорошо, что вы живы, госпожа Фогель!
Красивая девушка вскинула правую руку вверх, скрестила пальцы.
— Мы не выдадим вас. Omerta! Так, кажется, у итальянцев?
И боль прошла. Анна Фогель, легко встав, протянула ладони: