Аргентинец
Шрифт:
Клим вздохнул, подошел к сейфу и опрокинул его на ковер. Потом нажал на дно и оно сразу сдвинулось внутрь. Запустив руку в бумаги, он стал один за другим вытаскивать документы. Нина и Любочка в изумлении смотрели на него.
— Отцу подарили этот ящик в страховой конторе после того, как он отправил на каторгу двух грабителей, — сказал Клим. — Они так чисто вскрыли сейф, что поначалу никто не мог догадаться, куда из него делись двести тысяч, ведь дверь была цела, а замок закрыт. Только потом следователь догадался, что грабители вырезали стальное дно — у них был специальный
Слезы текли по Любочкиным щекам.
— Почему вы меня бросаете?! Что я вам сделала?
— Ты нам сделала не ту жизнь, какую бы нам хотелось, — отрывисто сказала Нина.
Клим сунул ее трудовую книжку в карман.
— Любочка, это не твоя вина, мы знаем, что ты старалась, и мы тебе благодарны… Но нам тут плохо… Пойдем, — позвал он Нину. Помолчал, не зная, что добавить. — Спасибо за все.
— Будьте вы прокляты!
Они ушли. Любочка стояла посреди комнаты рядом с опрокинутым сейфом, с высыпавшимися из него бумагами. В теремке было тихо, как в заброшенной шахте. Постепенно до Любочки стал доходить весь ужас ее ситуации: у нее никого не осталось. Все совершилось слишком быстро — значит, они заранее спланировали побег. Пока она выбивалась из сил, чтобы обеспечить их благами, которые и не снились рядовым гражданам, они плели против нее заговор. Любочка чувствовала себя богатой старухой, за которой родственники ухаживали ровно до тех пор, пока она не подписала завещание.
А Саблин? Он-то как мог бросить ее?
Любочка решительно направилась в прихожую к телефону, сняла трубку.
— Что угодно? — произнесла телефонная барышня.
— Девять-сорок…
Любочка не успела договорить — связь вдруг оборвалась.
— Не звони, — сказал отец. В руках у него был выдернутый телефонный провод.
— Ты тоже за них?! — отшатнулась Любочка.
Антон Эмильевич покачал седой головой:
— Пусть едут: им все равно свернут шею где-нибудь по дороге. А если их арестуют, то начнется следствие, и в первую очередь чекисты явятся к нам в дом. Ты этого хочешь?
Он обнял Любочку, и она заревела ему в плечо, как маленькая.
Глава 36
1
К поезду особого назначения надо было идти по запасным путям. Через каждые сто шагов патруль: «Документы!» Нина держала Клима за руку и то и дело оглядывалась: не отстал ли хромающий Саблин? в порядке ли старая графиня? Мерзкое чувство поджатого хвоста, оголенного брюха и страстная мольба: «Господи, спаси, сохрани и помилуй нас!»
Вдруг что-нибудь сорвется? вдруг не подадут паровоз? вдруг в чекистских бумагах будет какая-нибудь ошибка?
— Не надо было Любочке все рассказывать, — шептала Нина Климу.
Он и сам тысячу раз пожалел о своей откровенности.
Чекист у подножки вагона несколько томительных минут разглядывал документы, скреб их ногтем и шевелил губами. Нина не сразу заметила, что он держал их вверх ногами: проверяльщик был неграмотным.
Забраться, не веря своему счастью, в купе, поскорее закрыть дверь… Неужели едем? Нет-нет… еще рано радоваться.
Клим
— Софья Карловна, я забыл спросить: должен ли джентльмен нести заплечный мешок своей дамы?
У него еще хватало сил на шуточки!
— Ну что вы такое говорите? — рассердилась графиня. — Джентльмен ничего не должен носить за дамой, кроме одной-двух книг или изящно упакованной коробки конфет. Все остальное за джентльменом носит прислуга.
— Значит, все в порядке, — с облегчением сказал Клим, помогая Нине снять заплечный мешок. — Кайзера жалко: Любочка, наверное, снимет его с довольствия — в отместку за наши прегрешения. А курочку Рябу съест.
— Ох, помолчите! — взмолился Саблин.
В девять поезд никуда не отправился. Еще два часа сидели тихо — опустошенные, помертвевшие. По крышам бегали красноармейцы, за стенкой кто-то орал на проводника.
Наконец раздался свисток паровоза, лязгнули двери, состав дернулся, и мрачные корпуса депо поплыли мимо.
— Котлеты — сто рублей штука, белая лепешка — сорок рублей штука, стакан кипятку — два рубля, — сказал проводник, сунувшись в купе.
2
Когда-то можно было вечером сесть на поезд в Нижнем Новгороде, а на следующий день прибыть в Москву.
Поезд особого назначения на следующий день прибыл в Доскино — на вторую станцию от вокзала. Что происходило в таинственных железнодорожных сферах, не мог разобрать даже командир полка из соседнего купе — человек крайне серьезный. Были опробованы все меры вплоть до угроз расстрела, но ни матерщина, ни револьвер, направленный в лоб машиниста, не помогали.
— Что я сделаю, если воинские эшелоны вперед пропускают? — огрызался начальник поезда.
Оставалось одно — смотреть, как тянутся мимо теплушки с новобранцами. На вагонах надписи: «Все на борьбу с Деникиным!» Солдаты сидели в раскрытых дверях, за ними виднелись головы, головы, головы…
— Пушечное мясо… — шептал Саблин.
До Москвы добрались через неделю. Там узнали, что Добровольческая армия Деникина взяла Полтаву, Кременчуг и Екатеринослав и начала наступление на Киев и Одессу.
Три недели ушло на то, чтобы выбить пропуска в Центральном управлении военных сообщений — выданная Осипом бумага к тому времени устарела. Насмерть перепуганные служащие говорили, что ничего не понятно, что положение на фронте ежедневно меняется и связь с Курском то есть, то нет.
Наконец разрешение было получено. Снова поезд; в соседнем купе ехали молодые красные командиры, только-только окончившие курс. Саблин приглядывался к ним — крестьянские парни, гордые тем, что партия возлагает на них большие надежды. Аккуратно одетые, скромные, в головах — большевистские лозунги пополам с квасным патриотизмом. Поговорить бы с ними по-хорошему, дать время подумать и сделать осознанный выбор…
Не было ни календарей, ни часов — время угадывали приблизительно. Ели — что повар пошлет из «вагона-столовой», умывались у баб на станциях — они приходили к поездам с рукомойниками, мылом и полотенцами.